В доме ужинали. За столом сидел отец, младший брат и две сестренки. Все вскочили, радостно загомонили.
- Приехал! Костька, братец! Надолго ли! Как изменился! А грязный-то, грязный!
- Цыц, раскудахтались! - отец хлопнул по столу узловатой ладонью. - Давайте греть воду, ему помыться надо. Потом ужинать будем.
- Нет, батя, некогда мыться. Давай я поем немного. За едой и переговорим обо всем.
- Дак ты што, ненадолго?
- Нет, батя, поем и пора. Ухожу я, батя, с Врангелем! Ухожу надолго, корабли стоят в Феодосии. Ждать меня будут у Владиславовки, а до нее мне еще больше ста верст за ночь отмахать нужно.
- Значит уходите? А я-то смотрю, бухает уже южнее, за Таганашем. Что ж теперь будет, Костька? А? - отец вопросительно посмотрел на старшего.
- Не знаю, батя. Наверное, как везде на Украине. Придут красные, отберут все, живность, хлеб. Будешь сопротивляться - расстреляют. Ты бы отогнал подальше к Сивашу корову с телкой да пару овец. В камышах спрячь. Зерна прикопай. На какое-то время хватит. Слушай, батя, отпусти со мной Федьку. А?
- Как же вы вдвоем-то на одной лошади? Второй у меня нет. Да и мал он еще. Куда ему за границу.
- Все одно красные его мобилизуют. Отпусти. А?
Отец пожевал губами, повздыхал:
- Нет. Как я с одними девками-то останусь? Не молодой чать. Да можа еще и не мобилизуют, здоровье у него сам знаешь, не ахти какое... Езжай один...
Провожаться вышли на улицу.
- А лошадку-то ты запалил, Костька! - отец оглаживал Яру по бокам. - Расковалась на передок, да и через бинты вон кровит. Не дойдет она до Феодосии. Где ж так ноги-то коню сбедил?
- Об колючую проволоку порвала, на Чонгаре. Ниче, дойдет! Щас разойдется и дойдет. Все. Давайте прощаться.
Обнялись. Уже на коне он обернулся, внимательно посмотрел на оставшихся:
- Я буду писать. Может нечасто, но буду. Ра-ки-де-мо-ну-лю помните? Так же и отвечайте. Будьте счастливы. Прощайте, - развернул лошадь и поскакал на юг, в сторону Крыма.
Отец перекрестил его, а потом долго смотрел из-под руки вслед, тихо приговаривая:
- Может и разойдется, может и дойдет. Дай-то бог, расковалась вот только... - и вдруг задрожав плечами, осел на землю и беззвучно заплакал.
Уже на рассвете Яра заспотыкалась, зачастила ногами и стала валится на бок. Он еле успел соскочить и, чертыхаясь, бросился к лошади:
- Яра! Вставай, Яра, что с тобой?! Ножки болят? Потерпи, Яра? Ведь совсем немного осталось!
Но лошадь, вытянув шею, только мотала головой, стуча о его коленку. Через некоторое время она тонко заржала, лягнулась задними ногами и затихла. Только через челку блестел слезой большой, карий глаз. Прапорщик погладил павшую кобылу по морде и поцеловал в звездочку на лбу. Расстегнув подпругу, как делал тысячу раз, снял седло. Привычно закинул его на плечо, поспешил дальше, беспокойно поглядывая на светлеющую полосу неба на востоке. Через версту, сбросил седло на землю:
- Зачем тащу? Для кого? Эх! Привычка сработала.
Вытащив нож, срезал подпруги и выкроил с крыльев полосы кожи. Сунул все в сумку, авось пригодится. Подшить что-нибудь или обувку починить. Обувка в дальней дороге самое главное…
Он почти бежал по степи и солончакам. Мимо Соляного промысла, мимо древней крепости Арабат, к темнеющему впереди массиву Крымских гор, с тревогой посматривая на запад, не клубится ли пыль там, где должна отходить армия. Падал от усталости на замерзшую землю, отдыхая, собирал губами снег. Только – только отдышавшись и притупив чувство жажды, заставлял себя снова встать и почти бегом двигаться вперед и вперед, к месту встречи с отступающими войсками, отгоняя от себя страшную мысль об опоздании. Пройдя еще верст двадцать и окончательно выбившись из сил, остановился на отдых. Тут и догнали его отступающие войска. Сначала на горизонте запылило, потом появились обозы, и пошла конница.
- О, Костя! Успел все-таки, молодец! – капитан устало вытирал платком лицо. – А лошадь-то где? А седло? Бросил?
- Загнал Яру. На рассвете пала. Я еще верст сорок прошел. С седлом бы не успел, порезал на подметки.