Если бы ещё только с одной Марией, то я бы справился, а против трёх у меня не было малейших шансов. И они с каждым днём всё с большей наглостью пользовались собственной безнаказанностью. И если бы только это, омрачало мою жизнь.
Осень, зима и весна прошли для меня в недовольстве собственным телом: я подрос всего на один-единственный сантиметр, зато набрал в весе девять килограмм. Продолжая оставаться подвижным и вёртким, я в то же время стал превращаться в несколько скособоченного, неприятно выглядящего мальчугана. Ко всему прочему и в лице моём стали проявляться странные черты не то чтобы уродливости, но весьма неприятного, отталкивающего свойства. Я стал замечать, что при виде меня всё больше и больше людей напрягались, откровенно кривились и старались как можно скорей избавиться от моего общества. Меня это в душе ранило невероятно.
Понятно, что все мои старые знакомые, а тем более родные и близкие по инерции видели во мне всё прежнее и легко узнаваемое, но вот восприятие со стороны посторонних людей менялось однозначно в худшую сторону. Скорей всего именно по этой причине у меня не появилось ни одного нового друга или товарища. Со мной вообще к лету перестали общаться все одноклассники и другие коллеги по школе. Мало того, начались странные попытки меня обидеть, поколотить или как-то унизить. Вроде бы и незаметно, но отношение ко мне стало превалировать как к ущербному, покалеченному или недоразвитому. А уж в детской среде сверстники как правило становятся очень жестокими и циничными, как только речь заходит об ущербных или неприятных на вид детях.
И когда мне пошёл тринадцатый год, я на собственной шкуре стал испытывать весь гнет моей непроизвольной уродливости. Я стал самым маленьким, самым слабым, непропорционально растолстевшим и с физическими недостатками на лице. И, несмотря на отличную учёбу, в моём классе мне оставалось только парочку шагов сделать, чтобы превратить во всеобщего изгоя.
Вот тут раскрылась и другая сторона моей крепкой, неразрывной дружбы с девчонками. Они так рьяно встало на мою защиту, что в течении четвёртой четверти все нападки, оскорбления и насмешки в мою сторону прекратились полностью. Причём и Машке и близняшкам пришлось ради моей защиты развязать целую войну. И не простую войну, а страшную и жестокую. На каждое плохое слово в мою сторону они отвечали сотней слов. Да ещё и таких, что любой хулиган предпочитал забыть обо мне и о моих подружках до конца жизни, чем ещё раз быть осмеянным. Ну а если всё-таки распускал руки и начинал кичиться силой, да бойцовскими качествами, то его победа оказывалась временной, а чаще всего пирровой. Физическое совершенство ему не давало малейшего преимущества там, где за дело бралась Машка. Наша королева в выборе средств щепетильностью не страдала. Зная суть межличностных отношений между мальчиками и девочками лучше многих старшеклассников, она могла так опозорить и унизить объект своей ненависти, что те переходили в другие школы. Или могла легко натравить врагов друг на друга. Вплоть до того, что мило целовалась с парнями постарше. Моим обидчикам, а также тем, кто ссорился с моими защитницами, всё равно доставалось втройне.
Так что войну мы выиграли. Вернее, выиграли мои подружки.
Но! Произошло парадоксальное явление! А может, и нет? Может всё вполне логично и закономерно? Но с тех пор я попал в ещё большее, можно сказать окончательное рабство. Жалкие крохи свободы рассыпались полностью под ударами действительности. Моя зависимость от подружек стала полной и бесповоротной. Они за меня сражались и победили. Но теперь я уже стал им принадлежать как вещь. Кажется, именно тогда и стали проскальзывать в обращении ко мне с их стороны такие обидные прозвища как Подошва, Пончик и Каблук. И я ничего не мог этому противопоставить. Ведь если до «войны» за Борьку Ивлева я ещё пытался порой что-то менять и чему-то сопротивляться в наших играх, то после окончательной победы, когда мы на летние каникулы приехали в нашу Лаповку, я даже мечтать о свободе почти перестал. Подружки прижали меня окончательно. Тем более что физически к тому времени даже любая из близняшек стала гораздо сильней меня. Не говоря уже про Машку, начавшую невероятно интенсивно заниматься как вообще спортом, так всеми видами единоборства в частности. А что может быть обидней для мальчика, когда его сверстница девочка в любой драчке легко нанесёт ему поражение? Хуже бывает лишь в случае, когда он сам, по собственной глупости начинает эту драчку. Поэтому я старался всё меньше спорить, почти перестал возражать, а уж тем более прекратил бунтовать. Исключения случались только во время навязанной мне роли «бунтующий раб».