Всем, однако, хорошо известно, какой из Семеныча трудяга. «Шланг конкретный», – характеризует его ближайший Шурин сподвижник Алексей, первый после Шуры мучитель Семеныча.
Семеныча как дармовую силу привлекают и ко всяким срочным работам: то товар новый привезли, таскать коробки надо, то машину требуется помыть и тому подобное. Однако Семеныч все делает медленно, коробки выбирает самые маленькие и легкие, так что Шуре с Алексеем приходится его понукать, и оба отнюдь не церемонятся с ним.
– Семеныч, на разминку! – нарочито грубо кричит Алексей, явившись за очередной партией колготок.
Семеныч недовольно поднимается с дивана, сопя, обувается в прихожей.
– Да ты на работу, как на бабу, – так и прыгаешь! – острит в своем духе Шурин компаньон.
– Алексей! – трагически восклицает Семеныч, и в его голосе звучит оскорбленное целомудрие.
– Прости, если нечаянно задел тончайшие струны твоей души, – продолжает издеваться насмешник.
Бывает, в квартиру врывается Шурик, задыхаясь от негодования.
– Семеныч, так тебя и этак! Ты что, за весь день три плитки у матери положил?!
– Цемент кончился, – смиренно опускает глаза работник.
– Нашел отмазку! В ванной целый мешок.
– Ты мне ничего не сказал.
– Хорошо. А полочку? Я про полочку тебе когда говорил?
…Иногда в таких случаях Семеныч вдруг резко меняет тактику.
– Я у тебя в вечном рабстве! – кричит он, тряся нижней губой и щеками, отчего смотреть на него неприятно.
Впрочем, Шуру подобными трюками не проймешь.
– Это ты-то раб?! – хохочет он, вытаращивая глаза. – Раб! Хотел бы я в такое рабство! Кормят, поят, квартира тебе, телевизор… Тут вкалываешь, деньги на товар занимаешь,… в долги влезаешь по самые никуда… А он на диване полеживает, раб такой, да знай, водочку попивает!
…Случается, через отворенную форточку разгулявшиеся на воле ветра вдохнут в квартиру запах моря. Но самого моря, скрытого за холмами, деревьями, рядами зданий, Семеныч не видел уже несколько лет.
Раз или два в неделю Алексей с Шурой расслабляются («оттопыриваются», как они это называют): приводят девочек и устраивают ночную оргию. Семеныч на это время ссылается к Шуриной бабушке.
– Давай червонец на такси, – ставит условие изгнанник и получает требуемое, хотя всем ясно, что он скорее удавится, нежели поедет на такси.
Иной раз, одаренный червонцем с утра, Семеныч не выдерживает: тотчас же напивается и забывает, что должен куда-то ехать.
Вечером, похохатывая, побрякивая бутылками в пакетах, Шура с Алексеем вводят очередных гостий и застывают обескуражено у дверей комнаты. Там, картинно раскинувшись на диван-кровати, издавая ритмичное блаженное урчание, почивает Семеныч.
– Нумер занят, – хмыкает Алексей.
– А ну-ка… вскочил сейчас же! – тоненьким от переполняющего его гнева голоском восклицает хозяин квартиры. – Тебе утром что сказали? Ты где сейчас должен быть?
Семеныч, опухший, разящий спиртовыми парами, с трудом приподнимается; притворяясь, будто ничего не понимает, тупо бродит, покачиваясь, из комнаты в коридор и обратно, разыскивая что-то из одежды.
– Живее! – рычит Шурик.
– Не ори на меня! – неожиданно возвышает Семеныч голос. – А то я могу и в лоб дать.
В кухне аплодируют девчонки. Алексей приходит в восторг:
– Семеныч! Дай, пожму твою мужественную руку. Ай, молодец! Никого сегодня не боишься! Нахимовец!
Семеныч с пьяной улыбочкой победно машет ему из прихожей, но в тот же миг исчезает с поля зрения, получив от Шуры толчок:
– Шевелись! Долго нам ждать?!
Девочек друзья всякий раз приводят новых, и все они, принимая душ, вытираются большим махровым полотенцем Семеныча, а по утрам таскают его затертый полосатый халат. Семеныч, если и догадывается, относится к этому вполне терпимо.
У него самого бывают гости. Примерно раз в месяц его навещает бывшая – вторая по счету – жена, коротышка с круглым рябым лицом, прозванная Алексеем Заготовкой Для Матрешки. Устроившись за кухонным столом, они мирно беседуют и выпивают что-то, принесенное гостьей в старомодной, с металлической застежкой сумочке. Семеныч при этом непременно жалуется на жизнь, на то, что он у родного сына в рабстве. Однако скоро охмелев, хорохорится, клянется, что если кто обидит его Сашку, тому не сдобровать, Семеныч того хоть со дна моря достанет.
– Мы, нахимовцы-питоны, себя еще покажем! – выпячивает он плоскую грудь.
Временами Семенычу снятся сны, яркие и четкие в похмельные ночи. В них он катится на лыжах по белому склону горы, взлетает и летит над землей, руки по швам. А снизу, задрав головы, взирают на него с восхищением сын и все три бывшие жены. Или же снится, якобы его отправили воевать в Чечню (события в которой часто демонстрируются по телевизору), где он струей из огнетушителя валит с ног толпы врагов.
В последнее время Семенычу приходится быть начеку: появление Шуры перестало сопровождаться характерными звуками. Дела его пошли неважно, и микроавтобус пришлось продать. В последний раз Алексей спешно вывез на нем куда-то остатки товара. Шурик теперь особенно раздражен и набрасывается на Семеныча из-за малейшего пустяка. Но Семеныч знает: надо перетерпеть несколько неприятных минут, помалкивать, поджав хвост.
Но вот бухнула тяжелая входная дверь, щелкнул несколько раз запор, стихли быстрые сердитые шаги. И с лица Семеныча сходит деревянное насупленно-покорное выражение. Минуту-другую он вслушивается. Затем кидается к мусорному ведру под раковиной, извлекает драгоценную емкость; распахивает дверцу холодильника и пальцами выуживает из банки с красочной этикеткой маринованный огурчик… Щедро, сразу с полстакана, наливает водку и, сглатывая бурно выделяющуюся слюну, спешит в комнату, к телевизору, чтобы выпить в комфорте, как порядочный человек. Там, весь подергиваясь от нетерпения, так что жидкость в стакане едва не выплескивается, он усаживается на диван, закидывает ноги. Поднеся стакан к лицу, сперва втягивает раструбами ноздрей знобкий спиртовой дух. После этого, зычно выдохнув, вливает содержимое прямо в горло, энергично двинув кадыком, и разжевывая крепкий, истекающий во рту кисло-соленым соком огурец, отваливается на подушки, запрокидывает голову, прикрывает набрякшие красноватые веки.
Какое-то время он не воспринимает ничего, кроме благостного жара, что властно растекается от гортани и желудка по кровяным руслам, горячей волной окатывает сердце, вспенивает мозги и словно бы ворошит на затылке свалявшиеся волосы. Унимается дрожь, обмякают мышцы. Семеныч глубоко, по-детски вздыхает. Он снова начинает слышать звуки, видит суетливые движения на экране телевизора. Но они уже не вызывают дурноту и скуку. Теперь все движется и поет для него. Семеныч нащупывает рукой пульт, чтобы еще в большей степени ощутить себя хозяином положения, убедиться, что и он имеет какую-то власть. Однако рука безвольно замирает.