С глубоким сожалением пишу вам это - у меня так мало друзей в городе. Мне надо будет вскоре съездить в Уитби, уладить там кое-какие семейные дела, и, думая о доме своего детства, я с тем большей неохотой расстаюсь с обществом такого человека, как вы, человека, с которым я чувствую себя не так одиноко в лондонских дебрях. Надеюсь и верю, что вы оцените это. По правде говоря, сознаюсь, доктор Элиот, меня почти тянет остаться в Уитби по завершении моих дел и больше не возвращаться. Я нахожусь на грани помутнения рассудка, так Джордж переменился. Уверена, за таким изменением его характера стоит болезнь. Или это, или же мысли о речи, которую он должен произнести по завершении законопроекта на следующей неделе. Может быть, как только с работой будет покончено, он вновь станет самим собой. Мы, конечно же, должны на это надеяться.
Еще раз, доктор Элиот, с глубоким сожалением,
Искренне ваша
Розамунда, леди Моуберли
Дневник доктора Элиота
25 июля. С Джорджем случилась настоящая мелодрама, судя по письму его жены. Наверное, мне надо еще благодарить его за то, что он не вызвал меня на дуэль. Так заблуждаться! Он, должно быть, очень болен. Впрочем, меня он к себе не подпустит. Так что, видимо, ничего сделать не смогу.
Трудный день на работе, но благодарный. Вечером продолжил исследования пробы крови лорда Рутвена. Мне пока не хочется отказываться от решения этой проблемы. Лейкоциты живы - этот факт сам по себе чудо. Но нет, слово "чудо" не годится, и в этом моя проблема. Я оказался вне пределов медицины, вне пределов самой науки. И чувствую растерянность. С другой стороны, меня утешает воспоминание о словах Лайлы - существует много путей к тайнам природы. Повторяя это сейчас, я похожу на безнадежно свихнувшегося, но ночью, в оранжерее у Лайлы, я счел это за истину. Более того, я видел, что это истина. Это настроение, этот дух взволнованности разума... мне надо как-то восстановить их. Но остается вопрос: по какому пути идти?
28 июля. До сих пор никакого прорыва, а лейкоциты продолжают дразнить меня. Сейчас стало совершенно ясно, что имеющиеся у меня пробы нельзя изучать отдельно: в своем исследовании я должен сослаться на организм, из которого взяты кровяные тельца. В то же время я сам себя отрезал от лорда Рутвена и не могу ожидать от него каких-либо дальнейших разъяснений.
29 июля. Все бесполезно. Дальше двигаться не могу. Нет ни ресурсов, ни опыта, ни ума продолжать работу.
30 июля. Все еще сильно давит тяжесть моего провала. Не выношу такого признания, но слишком долго я строил свои дедуктивные умозаключения.
Слава Богу, сегодня у Стокера званый ужин. Не смог бы выдержать вечер в одиночестве.
Записки Брэма Стокера
(продолжение)
...Я ожидал встречи с Элиотом с большим нетерпением, чем обычно, ибо надеялся, что он расскажет, что случилось за время, которое мы не виделись. Мне сообщили, что он заходил как-то во второй половине дня в "Лицеум", но я был занят с мистером Ирвингом и не смог с ним встретиться. Поэтому я решил подождать до своего званого ужина. Не знаю, на что я надеялся или чего опасался, но, поджидая прибытия гостей, нервничал все больше и больше, словно предвкушая рассказ Элиота.
Пришел доктор очень поздно, хотя и не последним. Я был рад видеть его, ибо почти убедил себя, что он не придет. Когда же он появился, радость моя сменилась огорчением. Ибо за месяц Элиот ужасно изменился. От него остались лишь кожа да кости, вид был измученный, взгляд - затравленный.
- Боже! - воскликнул я, глядя на его исхудавшее лицо. - Что с вами стало?
- Моя работа, - пробормотал Элиот, - идет не очень хорошо.
- Работа?
- Да-да, - нетерпеливо сказал он. - Один исследовательский проект, вряд ли вас заинтересует. Ну, Стокер, не будем же мы стоять тут весь вечер... Может, вы представите меня гостям?
- Да, конечно, - ответил я в некотором замешательстве.
Я оставил его с Люси и Оскаром Уайльдом, надеясь, что его угрюмость не устоит в обществе двух таких выдающихся гостей, и все же нервничая при виде его явной раздражительности. Когда я через несколько минут подошел к ним, то услышал, что Уайльд оживленно рассуждает о моде. Вдруг Элиот спросил его, не является ли интерес к данной теме пустой тратой умственных способностей и времени.
Уайльд рассмеялся, но, по счастью, вмешалась Люси.
- Вы должны извинить его, мистер Уайльд, - промолвила она, беря Элиота под руку. - Джек считает, что ничто не имеет ценности, пока не умрет и не ляжет под микроскоп.
- Весьма похвальный подход, - ответствовал Уайльд. - Вы явно знакомы с леди Брекенбери. Но нет ничего более неприятного для души и взора. А что вы скажете о тех, кто прекрасен?
- А что о них можно сказать?
- Вы обвинили меня в том, что я трачу время, что я несерьезен. Но серьезна ли красота юноши? Или, скажем, - он взглянул на Люси, - девушки?
- Серьезна? - нахмурился Элиот. - Нет. Серьезно то, что лежит за внешностью, в разуме или в потоке крови в венах. Но не красота... Я видел плоть и кости, составляющие ее.
- Какая очаровательная готика кроется в вашем замечании,- пробормотал Уайльд. - Но я не стал бы так далеко заглядывать. Я всегда сужу по внешности. Но я всего лишь геральд возраста - важно то, что лежит на поверхности. Вот почему завязывание галстука - вещь нешуточная. А красота, сама по себе, - форма гения и истины, высшая форма, поскольку красоте не нужно объяснений. В этом и заключается ее самоутверждение, а, может быть, и опасность.
- Что ж, - произнес Элиот, слегка помедлив, - значит, мне повезло, что я не модельер галстуков.
- А мне повезло, что я не хирург, - рассмеялся Уайльд. - Видите ли, доктор, вы совершенно правы. Просто я предпочитаю оставаться в неведении. Есть такой очень нежный цветок - одно лишь соприкосновение с реальностью, и лепестки осыпаются. Думаю, мои взгляды не выдержат вида крови.
Элиот улыбнулся, но не ответил - в тишине прозвучал гонг, зовущий к столу.
- Мы немного запоздали, - извинялся я. - Ждали последнего гостя. Однако он только что пришел, и, если все готовы, мы можем сесть за стол.
Я провел гостей в столовую, и все расселись по местам. Как раз в это время подошел последний гость, присоединяясь к нам и бормоча извинения. Я тепло приветствовал лорда Рутвена и показал ему, куда садиться. Сидевший напротив Элиот крайне удивился и взглянул на меня почти с упреком. Я вспомнил, что он вроде не встречался с лордом Рутвеном после первой встречи в гримерной Люси и наверняка не знает о том интересе, который его сиятельство проявляет к карьере своей племянницы, часто выказывая знаки заботы и поддержки. Я не мог не пригласить его на такой вечер. И все-таки мне казалось, что Элиот чем-то расстроен, а его нежелание разговаривать с лордом Рутвеном бросалось в глаза.
Вместо этого он погрузился в беседу с Эдвардом Весткотом, что удивило меня, ибо Весткот, приятный малый и достойный муж своей жены, всегда удивлял меня своей немногословностью. Элиот же беседовал с ним довольно оживленно. Я постарался подслушать, о чем разговор, и услышал, что Элиот говорит об Индии. Точнее, о мифах, властвующих в тех местах, где он жил, и о более интригующих тамошних суевериях. Лорд Рутвен тоже начал прислушиваться, а вскоре к разговору присоединились и другие гости, которые стали задавать Элиоту вопросы. Элиоту же вдруг расхотелось продолжать эту тему, и, когда лорд Рутвен попросил его рассказать какой-нибудь миф о бессмертии, распространенный в Гималаях, Элиот просто мотнул головой, откинувшись на спинку стула.
Уайльд же был явно заинтригован таким поворотом разговора.
- Бессмертие? - спросил он. - Вы имеете в виду вечную молодость? Что ж, очаровательная идея. Превращение эфемерного в вечное. Вряд ли есть что-нибудь приятнее... Вы не согласны, доктор Элиот?
- Может быть, - резко ответил тот. - Тогда красота стала бы серьезной.
- Но не приятной, - с легкой улыбкой на губах вмешался лорд Рутвен.
Впервые за вечер Элиот взглянул ему в глаза:
- Это, милорд, будет зависеть от цены, которую придется заплатить.
- Цена! - воскликнул Уайльд. - Поистине, доктор Элиот, вы говорите как настоящий биржевик, хотя таковым не являетесь.
- Нет, - Лорд Рутвен встряхнул головой. - Здесь он совершенно прав. В определении удовольствия подразумевается, что за него надо платить, не так ли? Шампанское, сигареты, клятвы любовников - все это приятно, но удовольствие преходяще по сравнению со страданиями, которые мы потом испытываем. Вообразите же, только вообразите, какой должна быть расплата за вечную молодость.
- И какова же она должна быть, как вы полагаете? - поинтересовалась Люси, сосредоточенно глядя на него.
Я увидел, что все за столом также замерли, уставившись на красивое бледное лицо лорда Рутвена. Освещенное пламенем свечей, оно казалось слегка позолоченным, чуточку неземным и совсем нечеловеческим.
- Милорд, - напомнила ему Люси, - вы говорили о расплате за вечную молодость.
- Разве? - удивился лорд Рутвен. Он закурил тонкую сигарету и слегка пожал плечами. - По меньшей мере это должна быть черт знает какая расплата.
- О, по меньшей мере, - согласился Уайльд.
Лорд Рутвен улыбнулся, выдохнув клуб синего дыма, который заклубился над пламенем свечей, и, опустив глаза, посмотрел на Уайльда через стол.
- Как полагаете, потеря души - это приемлемая цена?
- На самом деле, - ответил Уайльд, - уж лучше это, чем расстаться с достойной жизнью. И во всяком случае, в сравнении с хорошим внешним видом что такое мораль? Всего лишь слово, которым мы облагораживаем свои пошлые предрассудки. Лучше быть добрым, чем уродом, но еще лучше, милорд, быть прекрасным и добрым.
Я заметил, что мою дорогую женушку очень забеспокоил оборот, который принял разговор.
- Нет! - несколько резко вскричал я. - Вы ступили на скользкую тропку, Оскар. Быть проклятым и жить вечно... это, должно быть, слишком ужасно. Это же не жизнь, а... а... - меня вдруг охватил ужас от одной этой мысли, смерть заживо!
Лорд Рутвен слегка улыбнулся и выпустил еще один клуб дыма. Он взглянул на Уайльда, который рассматривал его, полуоткрыв рот и с блеском во взоре.
- Сколько вы готовы страдать, мистер Уайльд? - протянул он.
- За вечную молодость?
Лорд Рутвен склонил голову: