Когда при отсветах ночного зарева стали подъезжать к Мамаеву кургану, Ольга уже не увидела на его пологих скатах ни поселковых домишек-мазанок, ни хотя бы жалкого деревца на вершине. Весь курган сухо и вяло дымился, и только отдельные багровые язычки пламени изредка еще выбрасывались из глубин угольно-черной, омертвелой земли.
Зато справа, ближе к Волге, в районе нефтехранилищ, огонь, казалось, только набирал силу. Он взметывался крылато и со свистом перебрасывался через Банный овраг, жадно слизывал плоскокрышие домики нефтяников, затем, прямо по ним, перекидывался на цеха «Красного Октября».
У бывшей трамвайной остановки «Краснооктябрьская» грузовик с ранеными повернул направо и покатил в сторону Волги, к переправе, мимо разбомбленных цехов, мимо рухнувшего внутри, с одними грустно торчащими зубчатыми стенами здания заводоуправления. В том же направлении, кучками и в одиночку, двигались рабочие, будто вперекор всем разрушениям хотели заступить в ночную смену.
Внезапно один из рабочих оглянулся на машину, и Ольга мгновенно узнала тонкое и бледное лицо Андрейки Баташкина.
— Разрешите отлучиться? — обратилась Ольга к врачу. — Я обязана быть на своем заводе.
Врач кивнул, и она, соскочив со ступеньки, подбежала к товарищу, схватила его за локоть, потянула на себя, потребовала:
— Ну скажи же, что там с мартенами?
Баташкин с трудом разжал губы:
— Все печи вышли из строя… Прокатные станы тоже… И высоковольтная линия повреждена…
— Какой ужас!.. Но куда же все идут, если завод разрушен?
— Штаб истребительного батальона объявил тревогу… Сборы в рабочем садике…
— А Павка Тимков не возвращался из города? Ты случайно не видел его?
— Нет, не видел.
— Тогда… Тогда я с тобой!
Ольга решительно тряхнула короткими стрижеными волосами и, все еще не отпуская локоть Баташкина, словно она опасалась теперь, с разрушением мартенов, утратить былую связь с товарищами, направилась решительными же шагами, в ногу с парнем, к старинному рабочему садику.
Здесь уже лепился народ, колыхался и гудел растревоженно:
— Куда Сазыкин запропастился?.. Давай Сазыкина!.. Отмитингуем, да и за дело!..
Но коренастый большеголовый Сазыкин, комиссар истребительного батальона, уже рассекал толпу то левым, то правым плечом. На комиссаре в обтяжку сидела военная гимнастерка; на одном его боку поблескивала кобура, на другом — планшетка.
— Товарищи рабочие бойцы! — говорил он на ходу зычно, набатно. — Фашистские танки прорвались на северную окраину города. Бои развернулись у самых стен Тракторного. Скрывать нечего: этот прорыв оказался неожиданным. Наших войск на городском оборонительном обводе явно недостаточно. Советское командование рассчитывает на помощь рабочих отрядов… Кто хочет слово сказать?
В ответ громыхнуло:
— Не в словах дело, комиссар!.. Мы свое слово немцам скажем!.. У нас не языки — руки чешутся!.. Ты, комиссар, оружие выдавай — вот что!..
Тогда вышел из толпы, встал рядом с комиссаром грузный мосластый болтовщик листопрокатного цеха, лейтенант запаса, отныне командир батальона Поздняков и начал прилежно-буднично, словно производственное задание, объяснять: «Оружие получим из резервов Десятой дивизии войск НКВД и, как только прибудут два автобуса, отправимся на Тракторный завод, в распоряжение генерал-майора Фекленко, начальника автобронетанкового центра, ну, а ежели к утру автобусы не подъедут — пойдем строевым маршем до места назначения». И тут же, как бы стараясь отрешиться от своего буднично-тусклого, усталого голоса, Поздняков раскатисто, без всякого перехода, приказал:
— Батальон, стр-р-ойсь!
Толпа разлепилась и вмиг вытянулась цепью. Ольга очутилась между Андрейкой Баташкиным и невесть откуда подскочившим Суриным.
— Соколков? — стал выкликать командир, развернув перед собой длинный бумажный свиток, похожий на раскатанный бинт.
— Есть! — лихо отозвался Соколков.
— Бахметьев?
— Бахметьев в строю.
— Ребриков?
— Ребрикова ранило за станком…
— Одарюк?
— Убит Одарюк… Ремонтировал ракетный миномет…
— Баташкин?
— Я! — И Андрейка шагнул вперед.
— Сурин?
— Есть Сурин, — пробасил бывший бригадир сталеваров.
— Тимков?
Наступила пауза.
— Тимков, повторяю, здесь?
— Я за Тимкова, — негромко, но твердо и резко, даже вызывающе произнесла Ольга.