С левого склона, где засели немцы, часто раздавалась пулеметная стрельба, а когда наступала пауза — через вражеский рупор нагло, громко выкрикивали: «Рус, Вольга, буль, буль! Сдавайся!»
Часы тянулись в бездействии, отупляющем, тягостном. Ольга слышала, как Поздняков, приставив к глазам цейсовский бинокль, раздраженно сказал Сазыкину:
— Чует мое сердце: немцы наспех закрепились, ждут подкрепление, оттого и бахвалятся своей показной мощью. Ударить бы по ним, сбить с позиции, прогнать в степь!..
— Без прикрытия пулеметов атака захлебнется, — возражал Сазыкин, разгрызавший галету.
— Кому ж это неясно? — горячился Поздняков. — Но где они?.. Дело уже к вечеру идет, а Белов, кажись, и не думает слать обещанные пулеметы. Не отправить ли связного в штаб?..
— Успеется. А пока — не лучше ли разведку организовать?
— Не возражаю, комиссар. Кого пошлем?
— Думаю, Кочемарова, а с ним…
Ольга, сидевшая по-ребячьи на корточках и прочищавшая дуло винтовки, тотчас же привскочила, выкрикнула:
— Разрешите мне, товарищ командир, пойти с Кочемаровым?
В это же самое время о ее каску что-то чиркнуло.
— Нет, товарищ Жаркова, из вас разведчика не получится, — безжалостно заявил Поздняков. — Советую вам каску обмазать глиной, чтобы не привлекать внимание немецких снайперов.
— И вообще, — вставил Сазыкин, — с маскировкой у нас неблагополучно. Бойцы курят в открытую, вылезают из окопа… Этак и беду накликать недолго.
Впрочем, расположение отряда уже было засечено. На закате над Комсомольским садиком прошел на бреющем полете «мессершмитт» и сбросил из-под крыла две бомбы. Одна разорвалась посередине Мокрой Мечетки, разбрызгав жалкие лужицы зеленоватой воды; другая угодила прямо в окоп, обрывавшийся в овраг, и наповал сразила Кочемарова и Соколкова, которые снаряжались в разведку…
У Ольги было такое гнетущее ощущение, будто именно по ее вине погибли товарищи. Но вместе с душевной болью пришло и понимание: война — это не одни геройские подвиги; это и часы вынужденного затишья, когда надо проявлять терпеливость и выдержку бойца.
25 августа
Не только Ольга Жаркова — многие люди, судьба которых переплелась в эту тревожную ночь с ее судьбой, казнились собственными ошибками, ибо каждому защитнику Сталинграда казалось, что от безошибочности его личных поступков зависит успех всей обороны города.
Так, командир истребительного отряда Поздняков и комиссар Сазыкин корили себя за то, что слишком поздно спохватились насчет маскировки бойцов, что у них до сих пор нет обещанных танковых пулеметов, что связной послан в штаб стрелкового полка с досадной промешкой, что, наконец, не налажена разведка… В то же время майор Белов, от которого зависело укрепление боеспособности батальона краснооктябрьцев, винил себя за слабоволие — иначе, дескать, он вытребовал бы у генерал-майора Фекленко не только танковые пулеметы, но, пожалуй, и две-три противотанковые пушки, еще «тепленькие», прямо с завода «Баррикады»… Сам же генерал-майор Фекленко в эти крутые часы своей жизни еще более ссутулился, так как теперь, когда враг неожиданно вышел на северо-западную городскую окраину, именно на его плечи ложилось тяжкое, почти непосильное бремя обороны Сталинграда на самом ответственном участке внутреннего обвода — и чем же? — довольно-таки жиденькими гарнизонными частями да отрядами ополченцев, и он в душе ругал себя за упущенную возможность настойчиво переговорить с командующим Сталинградским фронтом Еременко и выпросить еще прежде обещанный 738-й истребительный противотанковый артиллерийский полк из состава 57-й армии, который значительно укрепил бы оборону… А пока длились эти переживания генерал-майора, командующий фронтом генерал-полковник Еременко размышлял, куда лучше всего, на какой, наиболее уязвимый, участок фронта перебросить так необходимый Фекленко 738-й артиллерийский полк, а кроме того, прибывшую из-за Волги 124-ю стрелковую бригаду полковника Горохова, чтобы не только противостоять нажиму далеко вклинившегося в оборону 14-го танкового корпуса врага, но и вышибить этот смертельный клин на стыке двух наших армий — 62-й и 4-й танковой…
Однако тревожная обстановка складывалась не только у обороняющихся, особенно при внезапном выходе фашистских танков к городу, — тревожились и те, кто, казалось бы, фанатично верил в непогрешимость своего предельно выверенного плана: с ходу захватить Сталинград таранным ударом 14-го танкового корпуса. Ибо несмотря на стремительный прорыв из района хутора Вертячего в глубь обороны советских войск на шестьдесят километров, а точнее, благодаря именно этой оголтелой стремительности, 14-й немецкий танковый корпус далеко оторвался от главных частей. И хотя в районе Рынка и Ерзовки фашистские танки вышли к Волге, самонадеянный их рывок к Сталинграду оказался рискованным, победа — весьма зыбкой. Ведь неприкрытые фланги 14-го танкового корпуса непрестанно подвергались ожесточенным атакам советских войск, и вражеские танкисты, поначалу беззаботно напевавшие заранее выученную песенку: «Вольга, Вольга, мутер Вольга! Вольга — русская река», вынуждены были занять круговую оборону и терпеть недостаток в горючем и боеприпасах.