Тут уже Савелий Никитич поморщился:
— Погляжу я: юмористом стал наш уважаемый секретарь! Только мне-то нынче не до шуточек. По мне уж лучше пулю в лоб, чем зряшная маета.
— Говори толком, отец.
— Али сам не видишь, какое непотребство творится на переправе?.. Народу-то, глянь, тьма-тьмущая, а твой особо уполномоченный Водянеев одно твердит: запрещаю днем эвакуацию, для этого ночь есть… Тьфу!
— Водянеев, между прочим, действовал согласно решению городского комитета обороны. Не могли же мы, черт возьми, на Шестьдесят второй людей переправлять, когда немец из Рынка прямой наводкой бил по судам! Но сейчас военная обстановка сложилась архисерьезной, она вынуждает менять тактику на переправах, иначе…
— Да что случилось, Алешка?
— Прислушайся к канонаде — поймешь…
Орудийная канонада давно сделалась постоянной спутницей тревожной жизни сталинградцев; к ней привыкли, ее попросту не замечали. Однако сейчас — стоило только прислушаться Савелию Никитичу — прежний бубнящий тупой гул все чаще сменялся звонкими раскатами близких разрывов: так случается при степной грозе, которая еще недавно, кажется, украдчиво поблескивала зарницами, сдержанно и утробно урчала где-то за горизонтом, в душной сухой мгле, но вдруг клубчато, тучно надвинулась, раздутая ураганным ветром, яростно ослепила, расколола небо над головой громовым ударом…
— Эге! — воскликнул потрясенный Савелий Никитич. — Да это, кажись, немцы кинулись на решительный штурм города!
— Ты не ошибся, отец… Именно сегодня, тринадцатого сентября, в шесть часов тридцать минут утра, противник перешел в наступление. Очень мощная группировка вражеских войск нанесла удар со стороны разъезда Разгуляевка в направлении Авиагородка, Центрального вокзала и Мамаева кургана. Вести весьма неутешительные: оборона Шестьдесят второй армии прорвана. Гитлеровцы буквально засыпают наши позиции бомбами, снарядами и минами. Особенно же плохи дела на Мамаевом кургане.
— То-то я сегодня проснулся от землетряски, — пробормотал Савелий Никитич. — Да и то сказать: отсюда до кургана рукой дотянешься.
— Теперь, пожалуй, и не дотянешься… Штаб Шестьдесят второй на Мамаевом кургане утратил связь с армейскими частями. Командный пункт на вершине подвергается беспрерывному обстрелу. Несколько блиндажей разбито. Среди личного состава армейского штаба большие потери… Я только что оттуда…
Тут лишь Савелий Никитич заметил на одной скуле сына кровоподтек, на другой — пластырь налипшей глины; да и гимнастерка его серо-стального цвета местами порвана и вся поседела от окопной пыли не хуже волос на голове. Но вид сына не вызвал в Савелии Никитиче родительского сочувствия; он сказал беспощадно:
— Значит, драпанул наш уважаемый секретарь… Таки-так.
Сын усмехнулся, ответил спокойно-деловито:
— Чуйков посоветовал мне заняться Краснооктябрьской переправой.
— Ага, спохватились, черт вас дери! — ругнулся на радостях Савелий Никитич. — Однако что это за умная головушка — Чуйков?
— Новый командующий Шестьдесят второй армией. Назначен двенадцатого сентября. В тот же день прибыл на Мамаев курган, на командный пункт.
— Ну и как он, Чуйков, надежный мужик?
— Генерал он опытный, волевой, а главное, убежденный в том, что Сталинград нельзя сдавать врагу ни при каких обстоятельствах. «Мы отстоим город или погибнем», — сказал он мне на прощанье.
— И послал сюда налаживать дневную переправу?
— Да, послал сюда, потому что боеприпасов в обрез, живой силы нехватка.
— Так с чего же начнем, сынок? — Савелий Никитич лукаво глянул из-под козырька капитанской фуражки особенно блесткими сейчас, в тени, глазами.
— Я думаю, надо отправить в первый рейс опытного капитана. И надо, чтобы рейс получился удачным и стал своего рода призывом для остальных капитанов, а не устрашением в случае неудачи.
— Тогда послушай, что я хотел выложить твоему уполномоченному Водянееву… В первый рейс отправляется капитан Жарков, стреляный воробей. Для лучшей маневренности идет на одном катере, без дощаника. Само собой, на борту тяжелораненые и дети. После доставки их на луговой берег Жарков зажигает на катере дымовые шашки, ставит завесу, потому как ветерок благоприятный, заволжский, аккурат в сторону Рынка. Значит, смекай, немцы вслепую будут пулять и сна́рядить по переправе. Ну, а Жаркову, хитрецу, только это и надо! Он прицепит баржу, не то и две, — и здравствуй, Сталинград, принимай боеприпасы и бойцовское пополнение!