Но какой уж тут покой! Даже сквозь водяные набрызги на смотровом окне рубки Савелий Никитич разглядел, что «мессершмитт» разворачивается с явным намерением атаковать в лоб. Теперь нужно было уловить точное направление самолета и в зависимости от этого менять направление катера, иначе не избежать прицельного попадания бомбы.
Савелий Никитич крякнул и резко раскрутил штурвальное колесо влево. Катер, еще круче накренившись (теперь уже по собственной воле), отвалил в сторону. Олимпиада Федоровна, которая совсем было встала на ноги, снова привалилась к тюку. А многие из раненых, Наиболее беспомощные, и впрямь, как с горушки, начали съезжать и скатываться с правого, задранного борта к левому, опавшему. Стоны людские слились в один вопль невыносимой боли. Однако свист пролетевшей над катером бомбы наверняка примирил раненых с мученьями: смерть вновь пощадила.
Радоваться, впрочем, было рановато. Разозленный промахами «мессер» теперь наверняка начнет пулеметную пристрелку… Вот он опять сделал крутой разворот, и Савелий Никитич на миг увидел его бронированное подбрюшье серовато-желтого, болотного цвета. Не трудно было догадаться, что воздушный разбойник на этот раз накинется сбоку. А коли так — надобно швырять катер из стороны в сторону: авось и не прошьют его пулеметные очереди поперек, а скользнут вдоль бортов!..
Отныне Савелий Никитич резко и сильно раскручивал штурвал то влево, то вправо. «Абхазец» сразу приобрел вихляющую «походку», которая не позволяла вести прицельный огонь. И взбешенный пилот, не сдержавшись, еще с дальнего захода выпустил по катеру длинную очередь из крупнокалиберного пулемета. Но пули только взвили фонтанчики у борта: катер увернулся-таки!.. Теперь «мессер» мог делать заход только в сторону низкого, ослепляющего солнца; а это обстоятельство не сулило никакой выгоды стервятнику, зато как нельзя лучше благоприятствовало Савелию Никитичу.
Левый берег к тому же был неподалеку. Он даже сам как бы наплывал навстречу желто-бурым, распластанным над водой облачком дымовой завесы. Видимо, береговая служба специально, ради спасения катера, запалила дымовые шашки — и это было кстати. «Абхазец» плавно вошел в мутную завесу, сбавил ход, стал теперь передвигаться ощупью, пока наконец не ткнулся с хрустом в бревенчатый причал. Олимпиада Федоровна, поднатужась, кинула чалку, а спустя минуту левобережные санитары, такие же молчаливые и жилистые, как и на правом берегу, начали переносить тяжелораненых и детей на отмель, к поджидавшим грузовикам и крестьянским повозкам…
Дневная переправа начала действовать!
В ночь на 15 сентября капитан Жарков получил приказ: катеру «Абхазцу» прибыть в Красную Слободу, на центральную переправу. Приказ был подписан заместителем командующего Волжской военной флотилией, контр-адмиралом Ромычевым. Редкостная эта фамилия, однако, показалась знакомой Савелию Никитичу. «Неужто это тот самый Степан Ксенофонтыч Ромычев, кому я по гроб жизни обязан?» — задумался он и, хотя времени было в обрез, стал припоминать давнее, быльем поросшее…
Летом восемнадцатого года сопровождал Савелий Жарков громадный, из тринадцати барж, хлебный караван в Саратов, часами, бывало, простаивал с биноклем в штурвальной рубке, рядом с капитаном-крепышом Ромычевым — дозорил: как бы какой вражьей помехи не приключилось в пути. Но не только эта настороженность заставляла его быть терпеливым и бездремным. После всех передряг в своей мятежной жизни он словно бы впервые соприкоснулся с покоем незлобивой природы. И в душу потихоньку прокралась зависть к капитану-крепышу с его здоровым яблочным румянцем. Это ли не жизнь — плыть посреди весело подмигивающих бакенов, мимо кудреватых островов в песчаной окоемке, под навесами меловых правобережий или у самых ветел луговых понизовий Заволжья; плыть и взахлеб дышать сытной речной свежестью, приятно-горьковатым дымком из пароходной трубы, кислинкой мокрого размочаленного пенькового каната, что вьется прихотливо по палубе…
В Саратове быстро разгрузились, взяли боеприпасы и поплыли обратно, в Царицын. Савелий Жарков вконец размяк душой, да и весь как-то расслабился, под мерно-усыпительные шлепки колесных плиц, на виду у зеленых плавных берегов. Будто бы и невзначай он попросился у Ромычева постоять за штурвалом, но тот, ревностный служака, только хмыкнул осуждающе. Это обидело Савелия. Он сам хмыкнул, явно передразнивая, и покинул рубку, да при этом еще дверцей хлопнул в сердцах. От сильного хлопка стекла в смотровом окне разлетелись — именно от хлопка, как поначалу решил Савелий. Однако тут же услышал пулеметную трескотню и плаксивый звон новых выбитых стекол… Стреляли с правого берега, из тенистого дубнячка. Выхватив из кобуры наган, Савелий сделал несколько беспорядочных выстрелов. Красноармейцы из охраны тоже подняли стрельбу, настолько же неистовую, насколько и бестолковую. Все же, несмотря на эту трескучую перепалку, Савелий Жарков расслышал яростный стон в рубке и кинулся туда…