Капитан Ромычев лежал в луже крови. Обе руки у него были прострелены, да, кажется, и ноги тоже, иначе он поднялся бы.
— К штурвалу! — донесся капитанский хрип, и Савелий мигом кинулся к крутящемуся из стороны в сторону беспризорному колесу, с которого срывались капли крови, словно и оно было ранено. — Лево, лево руля! — раздавалась команда, и Савелий прилежно крутил тяжелый, в медной оковке, штурвал да голову вжимал в плечи, когда пули просвистывали у самых ушей…
Случилась эта история чуть повыше Дубовки. Но не случай, а, казалось, сама жизнь распорядилась тогда судьбой Жаркова, поставив его к штурвалу. И с той поры он не мыслил своего существования без Волги. Как только прибыл в Царицын, попросился в Волжско-Каспийскую флотилию, комиссарил там, ходил в разведку на броневом катере, плавал на миноносце, присланном с Балтики, и, между делом, изучал устройство пароходов да перенимал опыт судовождения: хваткий был на все новое, приглядчивый. А Ромычева, после того как его уложили в госпиталь, больше не встречал…
«Ничего, авось сейчас встретимся! — решил Савелий Никитич. — Судьба — она мудрая распорядительница: как лихой час, так и столкнет старых товарищей, пусть даже и четверть века минуло. Да и где ж тут разминуться, ежели жизнь отечества от Сталинграда зависит и все пути-дороги ведут сюда!»
«Абхазец» со своей неразлучной баржонкой скользил вдоль левого берега в сторону Красной Слободы.
Высокие осокори и жавшиеся к ним ветлы казались в потемках округлыми холмами, а черные прогалы в листве и пространства меж стволов — веющими холодком пещерами… Именно здесь, на пойменном левобережье, и сыскала сентябрьская ночь пристанище. Хотя и не очень надежное: через Волгу часто перелетали зарницы и вспугивали сгустки сырой мглы.
О, эти грохочущие железные ночи Сталинграда! Вдали, на правом берегу, в пекле сплошных пожаров, под канонадный грохот корчился в каменных муках огромный русский город. И похож он был на скатившегося к реке раненого богатыря, припавшего к ней в жажде глотка целительной «живой» воды, хотя сама вода горела, смешавшись с разлившейся огненной нефтью…
На подходе к Красной Слободе разыгралась над Волгой артиллерийская дуэль. Из степного Заволжья с обрывистым тоскливым воем взлетали хвостатые кометы — посланцы гвардейских минометов, и спустя несколько секунд рвались с рассыпчатым треском где-то в каменной утробе домов. А в ответ сипло, по-бульдожьи, рявкали тяжелые вражеские пушки.
Наконец впереди залохматился островок Крит. Савелий Никитич направил свой катер в узкую протоку, к причалам, где темными, с лоском, тюленьими тушами покачивались бронекатера и канонерские лодки Волжской военной флотилии, тяжко отдувались многотруженики-буксиры с обмотанными брезентом трубами, где вообще полным-полно было рыбачьих лодок, железных паромов-самоходок и прочих судов и суденышек, которые на языке саперов зовутся «плавсредствами».
На причале капитана Жаркова и комиссара Вощеева встретил сам контр-адмирал, судя по золотящимся на рукавах нашивкам; тут же стояли пять-шесть офицеров в морских фуражках с высокой тульей. Савелий Никитич вгляделся в контр-адмирала, в его худощавое лицо, и прикусил с досадой губу: нет, это был вовсе не тот Ромычев, которого он чаял увидеть! Тому, верно, сейчас было столько же лет, сколько и самому Жаркову, а этот, с адмиральскими нашивками, выглядел очень моложаво и, пожалуй, в сыновья годился давнему знакомцу.
— Савелий Никитич? — спросил адмирал каким-то странным, юношески ломким голосом.
— Так точно! — ответил Жарков и с выправкой старого служаки встал навытяжку. — Прибыл в ваше распоряжение!
— Вот и отлично, Савелий Никитич. Дело нам с вами предстоит горяченькое: за одну-две ночки перебросить на правый берег целую дивизию. Вы — опытный капитан; вам и почин делать.
— Что ж, это дело мне вроде как знакомое.
— Дело-то знакомое, да вот обстоятельства сложились чертовски неблагоприятные. Отдельные части противника еще прежде вышли к Волге севернее города, в районе Рынка, а вчера, четырнадцатого сентября, они с юга прорвались к реке, вблизи Купоросного. Шестьдесят вторая армия уже не имеет локтевой связи с соседними армиями. Она попросту отсечена. Немцы и с флангов и с фронта буквально притиснули к Волге армию Чуйкова, которая как бы очутилась в огромной стальной подкове.