Рядом, за клумбой, обложенной кирпичом, лежал долговязый боец, и было слышно, как пристукивали его зубы — то ли от озноба, то ли просто от страха.
— Эй, малый! — окликнул Савелий Никитич. — Как тебя кличут-то?
— Сенечкин я, Сенечкин, — торопливо отозвался долговязый.
— Гранаты у тебя есть?
— Есть, есть гранаты! Нам без них нипочем нельзя!
— Вот и ладненько, Сенечкин… А теперь не мешало бы нам обогреться после купанья.
— Оно, конечно бы… Простыл я страсть как!.. Зуб на зуб не попадает…
— Тогда айда за мной, сынок!
И Савелий Никитич пополз по-пластунски, укрываясь сначала за клумбой, а затем уже, как появился разлохмаченный, давно, видно с мирных времен, не стриженный кустарник, стал короткими перебежками продвигаться вдоль него, едва лишь струи трассирующих пуль отметывались вправо, и вновь сейчас же ложился и полз, когда опять нарастал свист каленого свинца. Лежа, он постоянно слышал позади себя шумное дыхание Сенечкина, заботливо осведомлялся:
— Ну как, угрелся малость, сынок?
— Даже взопрел, — отвечал довольный Сенечкин.
— Вот и ладненько! Теперь, значит, остается немцам дать жару.
Они уже достигли конца улицы Халтурина, выходящей к Волге; отсюда следовало напрямик, через сквер, ползти к угловому зданию. Савелий Никитич отдал Сенечнику на сохранение свою винтовку, взял у него гранату (она оказалась противотанковой) и, обсыпав себя палыми листьями, облепившись ими, как еж, пополз сквозь одичалые кусты и цветники…
К дому удалось подползти незаметно. Здесь Савелий Никитич с нестарческим проворством, без обычного кряканья, вскочил на ноги и, прижимаясь спиной к стене, держа правую руку с гранатой на отлете, стал мягко, по-кошачьи, подбираться к зловещему подъезду. И когда левая, выброшенная вперед рука обхватила угол стены и ноздри уловили кисловатый запах раскаленных гильз, правая напружиненная рука швырнула гранату в каменную пасть подъезда. Раздался оглушающий треск, и сейчас же вылетело стрельчатое пламя, повалил белесый дым, смешанный с пылью.
— За мной, орлы! — донесся мальчишески-звонкий голос комбата. — Ура-а-а!..
Пока немцы на верхних этажах прилаживали пулеметы, чтобы перенести огонь с отмели по ближним целям, гвардейцы уже достигли Домов специалистов.
— Первой роте заняться очисткой этажей! — стоя в подъезде, среди командиров рот и отделений, командовал Червяков в клубящемся, еще не выветренном дыму. — Вторая и третья роты пойдут в направлении вокзала. А вы, товарищ Жарков и рядовой Сенечкин, — произнес он без всякого перехода, — будете представлены к награде. В свое время, когда возьмем вокзал. — И тут же зажег ручной фонарик, подбил коленкой кверху планшетку с картой и обратился уже к одному Жаркову: — Где мы сейчас находимся, капитан?
— В районе улицы Халтурина.
— Так, понятно. — Ноготь Червякова наискось чиркнул по слюде, предохранявшей скопированную на восковке карту прибрежного городского района. — А вот и конечная точка наступления — вокзал. Каков же наикратчайший путь к нему? Куда следует свернуть с улицы Халтурина — на Банковскую или на улицу Островского?
— На Банковскую, — отчеканил Савелий Никитич. — Отсюда путь короче. И километра не наберется.
— Что ж, двинемся по Банковской, — кивнул Червяков. — Вы, товарищ Жарков, будете сопровождающим.
После глухой черноты подъезда обожженное сталинградское небо показалось Савелию Никитичу особенно светлым. «Светает», — решил он, но, взглянув на восток, так и не разглядел зоревую полоску, зато увидел резко выдавленные из дымно-багрового воздуха, бесшумные среди грохота канонады, скользящие быстрые тени, похожие на летучих мышей.
Это были «юнкерсы». Построившись в одну линию, они разворачивались со стороны Волги для пикирования. Автоматчики, которые легкой опасливой трусцой бежали среди развалин улицы Халтурина, тотчас же, как по команде, легли вразброс — одни сжавшись калачиками, другие подогнув под себя коленки и прикрыв голову руками, но все с одинаковой суеверной убежденностью в том, что чем крепче они сожмутся, тем меньше будет вероятности попадания осколков в их спружиненные укороченные тела.