— Не находите ли вы, товарищ Жарков, что тишина на площади больно подозрительная?.. Там, за вокзалом, слышите, орудийная перестрелка, гранаты рвутся, дерево в огне трещит. Там бой идет, а что здесь за обстановка? Не то наш вокзал, не то немцев — ничего не разберешь!
Речь комбата показалась Савелию Никитичу излишне многословной; он сказал как отрезал:
— Разведку надо выслать, вот и весь сказ.
— Решение правильное, — одобрил комбат и сейчас же скомандовал: — Сенечкин! Скидывай к чертовой матери свою пилотку, надевай каску — и ползком к вокзалу.
— Есть, ползком к вокзалу! — откликнулся Сенечкин.
— Да прихвати побольше гранат.
— Слушаюсь, товарищ командир.
Однако указания комбата представились Савелию Никитичу, опытному царицынскому бойцу, не очень-то разумными, и он заявил напрямик:
— Парнишку одного не след посылать. Нужна подстраховка. Я пойду с ним.
Червяков на миг задумался, затем быстро снял со своей головы каску, надел ее прямо на покоробленную капитанскую фуражку, больше того — взял у капитана винтовку, а взамен отдал свою кобуру с наганом, чтобы ловчее было передвигаться, и произнес угрюмо-ласково:
— Ни пуха ни пера, орлы!
За вокзалом, видимо, горели штабеля смолистых шпал: чернущий дым перебрасывало ветром через руины и то клубками, как перекати-поле, гнало по площади, то расстеливало поверх брусчатки, подобно грязной простыне. Когда же дымом замахнуло и сюда, на завалы, Савелий Никитич сбежал с кирпичного взгорбка и пополз под этой нечаянной спасательной завесой, а Сенечкин последовал за ним.
Им удалось довольно-таки быстро добраться до гипсовых ребячьих фигурок. Здесь они залегли пластом, осмотрелись, начали полегоньку потягивать носами, в ожидании наплыва дымной хмари, потому что в воздухе совсем уже посветлело: видимо, взошло солнце.
Но прежде чем снова замахнуло дымком, — справа, со стороны Коммунистической улицы, выехала немецкая автомашина, битком набитая гомонливыми, подвыпившими солдатами. Получилось очень даже складно: враг сам себя выдал! Сенечкин сейчас же вскочил и, размахнувшись, метнул гранату, а сам поскорей укрылся за гипсовым мальчишкой с отбитой рукой. Граната угодила прямехонько в кузов; звук разрыва был глухой, какой-то вязкий. Машина дернулась и замерла. Раненые и убитые, как мешки, повалились за борт, а уцелевшие, спрыгнув, кинулись наутек. Сенечкин из автомата, Жарков из нагана — оба стали стрелять вослед. С завалов их поддержали дружным огнем товарищи. Гитлеровцы заметались по площади. Они суматошливо отстреливались из своих автоматов-пистолетов, прижатых к животу. Крутясь волчками, они хлестали во все стороны длинными разлетистыми очередями.
Последним упал светловолосый немец в нарукавной белой повязке с черным черепом. Но его схваченный последней судорогой закостенелый палец продолжал давить на курок — и автомат-пистолет беспрерывно плевался свинцом, бился и лязгал магазинной коробкой по брусчатке, будто матерый гитлеровец уже мертвым сражался. Савелию Никитичу пришлось и раз, и другой выстрелить из нагана по магазинной коробке.
— Порядочек! — весело и зычно провозгласил Сенечкин, и его длинное, но сейчас раздвинутое вширь улыбкой, запыленное и прокопченное лицо с пробившимися все-таки, при утреннем свете, веснушками выражало простодушное довольство; он даже поднялся во весь рост и стал зазывно махать товарищам, которые уже выбегали из горловины Волгодонской улицы на площадь.
Вдруг из-за руин вокзала, давя с хрупаньем и треском, как орехи, кирпич, вырвался с мощным гулом, в облаке известковой пыли, фашистский танк. Сенечкин обернулся; его застывшая улыбка уже выражала растерянность. Но застрочил пулемет, и он инстинктивно присел, а его рука, в том же бессознательном порыве самосохранения, потянулась к гранате за поясом. Длинно размахнувшись, он швырнул ее навстречу танку. Прошла, однако, секунда, другая, третья — разрыва не было… Танк надвигался. Его пулемет бил поверх головы пригнувшегося Сенечкина, по автоматчикам. Парень, казалось, закаменел, как гипсовые фигурки у фонтана.
— Ложись! — закричал Савелий Никитич. — Раздавит!..
Ему было страшно за Сенечкина; в его позе он видел лишь покорность судьбе. А между тем Сенечкин, пригнувшись, только спружинился — и вдруг, вскинув руку со связкой гранат, кинулся под самые гусеницы. Танк подмял Сенечкина, сделал полуоборот, но тут под стальным брюхом ослепительно полыхнуло…
Из верхнего люка стали выскакивать танкисты, да их тут же пристрелили подбежавшие автоматчики. А Савелий Никитич, оглушенный взрывной волной, не в силах подняться, подполз к танку и, как слепец, начал ощупывать вывороченные взрывом камни под распоротым стальным брюхом. Он будто разыскивал Сенечкина, которого еще видел с минуту назад…