В тот самый момент, когда гвардейцы из батальона Червякова перебегали площадь, — в развалины вокзала просочилась кучка немецких автоматчиков.
Встречный бой был коротким: гитлеровцы, отстреливаясь, отступили за железнодорожное полотно и укрылись в пустых коробках сожженных пристанционных зданий. Отсюда они изредка огрызались автоматными очередями, но чаще всего пускали зеленые ракеты в сторону вокзала — с явной целью навести на него свои самолеты. Тогда Червяков (он был ранен в обе ноги и уложен на разбитую скамью) приказал пускать точно такие же ракеты в направлении пристанционных домишек, чтобы ввести в заблуждение фашистских летчиков. И хитрость удалась: шнырявшие над городом бомбардировщики с черно-белыми крестами сбрасывали смертельный груз где придется.
Это был, вероятно, последний приказ Червякова. Командование первым батальоном принял старший лейтенант Федосеев, спокойный, с виду даже медлительный человек с тихим голосом и как бы заспанными крохотными глазками, похожими на две голубых капельки. А между тем под его неторопливый говорок гвардейцы, хотя и не спеша, зато основательно «обживались» в здании без окон и крыши. Одни расчищали места завалов и устанавливали ручные пулеметы; другие же, наоборот, возводили из битого кирпича стенку там, где было голое прострельное пространство; третьи, наиболее домовитые, сооружали из двух расщепленных диванов подобие ложа, чтобы улечься и сейчас же заснуть мертвецким сном; четвертые, несмотря на забинтованные головы, балагурили в наивной надежде забыться, пусть на время, от адской боли; пятые мечтательно вздыхали: «Эх, чайку бы! И супа котелок!», но в конце концов довольствовались одними сухарями…
А в душе Савелия Никитича, казалось, все чувства притупились. Он не испытывал ни усталости, ни голода и с блуждающим взглядом сидел на поваленной бетонной урне с окурками. Тут же, рядом с ним, пристроился боец в продырявленной каске, который своим желтым ногтем, как лезвием, потрошил застарелые, чуть ли не от мирных времен, окурки и с плутоватым видом счастливца, обхитрившего саму судьбу, ссыпал прямо в пустой котелок жалкие табачные крохи. Но вдруг он вскочил, вытянулся и гаркнул что-то приветственное, под бренчание упавшего с колен и покатившегося котелка. Лишь только тогда, пожалуй, и вышел Савелий Никитич из состояния мрачной угнетенности — взглянул уже сосредоточенно…
Напротив стоял новенький, в свежих вмятинах, «виллис», а на ступеньке его высился военный в распахнутой генеральской шинели, но в низко надвинутой простой солдатской каске, в грубых запыленных сапогах, которые попеременно приударяли каблуками по ступеньке, в порыве властного нетерпения.
— Комбата ко мне! — приказал генерал и, как бы воспользовавшись паузой ожидания для отдыха, ладонью сбил с потного лба каску на затылок, отчего сразу же выбросился вперед тугой стружистый завиток светлых волос, такой знакомый. — А вы как очутились здесь, капитан? — выкрикнул он звонким режущим голосом после того, как автоматчик убежал выполнять приказ.
Савелий Никитич, признавший в генерале Родимцева, стремительно поднялся, даже прищелкнул каблуками растоптанных ботинок, чтобы подчеркнуть свою принадлежность уже к воинской среде.
— Я был сопровождающим комбата Червякова, — доложил он хриплым от излишней натуги голосом. — После потопления катера я решил, что мое место среди бойцов.
— Ваше место на переправе, капитан! Только там. Умрите, но чтоб вся моя дивизия была переправлена к ночи.
…Понурый возвращался Савелий Никитич. Но когда он увидел с каменистого взгорья Волгу — непобедимо широкую, полную неизбывной мощи от бесчисленных притоков, стариковское лицо посветлело, словно враз сдуло с него пороховую копоть.
— Что ж, принимай-ка меня сызнова, Волга-матушка! — прошептал он покаянно и призывно. — Дай мне опять на тебя опереться!.. Дай нам всем на тебя опереться и с силой богатырской собраться!
Часть третья
СТОЯТЬ НАСМЕРТЬ!
Глава десятая
Встречи, разговоры, размышления…
Пробуждение было резким, будто разом и за ноги дернули, и за плечи встряхнули. Алексей рывком, по-солдатски, поднялся с низеньких нар, прислушался… Тупой взрывчатый гул наполнял весь блиндаж. В душном и сыром сумраке подземелья поскрипывали и потрескивали еще не просохшие доски на стенах и потолке. Тоненько позванивала чайная ложечка в стакане. При сотрясениях приударял дубовой ножкой плохо привинченный к полу обеденный стол…