Утром Ольга уже была на западной окраине Сталинграда. Валявшаяся среди битого кирпича железная дощечка с отбитой кое-где эмалью возвестила девушке, что она находится на Черноморской улице…
Повсюду, куда ни взглянешь, сиротливо высились голые стены зданий, а между ними простирались кирпичные завалы с нагромождениями комодов, столов, стульев, никелированных кроватей, водопроводных труб, стальных балок, дырявых ванн, золоченых рам от картин и — часто — обгорелых трупов людей.
Все эти завалы тянулись к Волге, в пыльно-дымную мглу, где судорожно метались и сталкивались крылатые вспышки от рвущихся снарядов и бомб.
Там, во мгле, поглотившей солнце, шло невиданное смертное побоище; туда и следовало пробираться, как рассудила Ольга. Но ей не повезло. При первой же попытке выйти к центру города девушку окликнул немецкий патруль. Пришлось поневоле вернуться на окраину. Взгляд Ольги сделался уже затравленным, блуждающим; она не раз в злой досаде закусывала до крови губу. Она проклинала судьбу, которая обошлась с ней так несправедливо. Ведь вместо того чтобы ей, двадцатилетней девчонке, полной азарта борьбы, находиться у своих и стрелять по врагу, она ходит неприкаянной, беспомощной среди немцев, да еще в страхе, что ее снова окликнут или потребуют какой-нибудь документ!
Вражеские полчища между тем прибывали, нагоняя тоску и ужас. Вал за валом они выхлестывали из степи, со стороны Разгуляевки. Часть солдат с ходу всасывалась в каменные руины, как вода в губку, другая часть оседала на окраинных улочках. Ольга видела, как грязновато-зеленые мундиры, подобно лишайникам, устилали кирпичные россыпи; она слышала гнусавые звуки губных гармошек, вспугивающие каменное безмолвие; ее ноздри улавливали в посветлевшем воздухе жирные, ленивые дымки походных кухонь.
На Ломоносовской, самой, пожалуй, оживленной улице, Ольгу поразили немецкие офицеры в лайковых перчатках. Мерным шагом, по двое, по трое, они прогуливались по расчищенному тротуару около тенистого сквера, с белеющими совсем по-мирному скатертями на столах, у которых хлопотали молодцеватые хозяйственные денщики. Здесь же, на тротуаре, обосновался со своим нехитрым инструментом сапожник, парнишка лет четырнадцати, мастер на все руки: он набивал солдатам подковки, подколачивал подметки, начищал сапоги до зеркального блеска. Во всех его быстрых, четких движениях угадывалась старательная услужливость; от усердия он даже высовывал язык, а рыжая длинная челка его над веселыми бойкими глазами непрестанно подплясывала. «Холуй!» — шепнула Ольга, проходя мимо, но парнишка ничуть не обиделся — глянул озорновато да язык высунул еще дальше прежнего, явно с вызывающим поддразниванием.
Впрочем, многие из уцелевших здесь местных жителей старались приспособиться к условиям новой жизни. Из щелей, из подвалов, прямо из ям-воронок, прикрытых сверху досками, выползали они и сходились с кошелками, с узелками на Ломоносовскую улицу, к рынку. Тут-то и велся торг, казалось неподсудный законам войны. Одни из жителей, те, что побогаче, меняли золотые и серебряные вещи на хлеб и консервы; другие, победнее, предлагали различное тряпье; третьи — самые неимущие — плаксивыми голосками нищих выклянчивали галеты, папиросы; четвертые (это были вездесущие мальчишки) обменивали арбузы и дыни на немецкие губные гармошки…
Около одного уцелевшего, в два этажа, полудеревянного-полукаменного дома Ольга остановилась, растерянная. Над входными дверями висела вывеска с давно позабытым словом «Трактир». Дверь беспрерывно хлопала, и на улицу, вместе со звяканьем пивных кружек и оживленным говором чужеземцев, вырывался пьяный чад. Ольга поневоле, точно от подступившей тошноты, сморщилась: «Ничего не скажешь, кто-то быстро приспособился! Тоже, поди-ка, как и то офицерье в лайковых перчатках, решил, будто „новый порядок“ вечен!»
Если даже в мирные времена жизнь преподносит людям немало непредвиденных встреч и заставляет их поражаться счастливым или роковым совпадениям, приведших к той или иной негаданной встрече на житейских путях-перепутьях, то война бесконечно увеличивает возможности самых неожиданных совпадений обстоятельств, ибо тогда наступает общее ускорение времени, стремительнее разворачиваются события, а судьбы людские вовлекаются в единый поток движения истории, когда случайности кажутся закономерными.
Несмотря на то что Ольга выглядела болезненно, просто даже жалко со своими остриженными волосами, в этом стареньком, наспех зачиненном платьице, при этих разбитых туфлях, обутых на босу ногу, вид ее все же привлек внимание немецкого офицера в новеньком, с иголочки, мундире с серебристым витым погончиком на одном плече, в высоких, зеркально начищенных сапогах.