Мимо проходил высокий офицер.
— Кто ты такая есть? — спросил он с отличным русским выговором, но с каким-то нарочитым коверканьем слов.
Ольга, прикинувшись наивной простушкой, ответила, что хочет здесь навести порядок. Офицер тут же рассмеялся:
— О, дитя, мы с тобой наведем новый порядок в Европе!
Голос был опять же нарочито-веселый, бодрый, словно офицер хотел выглядеть перед девушкой совсем иным, чем он был на самом деле; но Ольга уже уловила в его измененном голосе что-то бесконечно знакомое, какую-то скрытную теплоту душевности, и сердце ее забилось радостно-тревожно. Она уже знала, что перед ней Сергей Моторин, именно он, как бы его ни называли — Стариком или иной кличкой; что между ним и ею установилась негласная связь. И, чтобы не выдать своего волнения перед тем дежурным, по-прежнему пристально, заинтересованно поглядывающим, она так и не взглянула на высокого офицера, несмотря на нетерпеливое желание: ведь тогда слишком многое выразил бы ее взгляд!
С этого дня Ольга Захарова стала работать уборщицей в немецкой военной комендатуре; тогда же ей, вероятно не без содействия Старика, выдали пропуск на право хождения по городу круглосуточно.
На Брянской улице были найдены два убитых немецких офицера. Начались массовые облавы на городских окраинах. Чтобы выгнать местных жителей из подвалов, жандармы и полицейские кидали туда гранаты, бросали зажженную серу. В воздухе то и дело раздавались резкие, как удары бича, крики: «Рус, партизан, выходи!» Тех, кто уцелел в подвалах, выстраивали на улице, причем женщин отделяли от мужчин. Тут же происходил допрос, сопровождаемый избиением. Наиболее молчаливых, а значит, и наиболее подозрительных горожан уводили в комендатуру, где к тому времени уже были оборудованы камеры пыток.
В начале октября был схвачен Саша. Лоб его был рассечен чем-то острым, — наверно, штыком. Ольга видела, как раненого парнишку, вместе с его нехитрым сапожным инструментом в противогазной сумке, доставили в комендатуру. Кровь заливала ему лицо, рыжая челка налипала, кажется, на самые глаза, но Ольга уловила в какое-то мгновение быстрый и жгучий взгляд… Саша словно бы прощался с девушкой. Видимо, его схватили с поличным в каком-нибудь штабном помещении, и не было никакой надежды на спасение. Теперь начнутся бесконечные допросы, пытки. Выдержит ли он, четырнадцатилетний мальчишка? Не выдаст ли своих товарищей?..
После допроса в кабинете генерала Лонинга, Сашу со связанными руками повели в так называемую «боксерскую камеру» — изобретение самого генерала, любителя бокса. Ольга не раз приходила сюда подмывать окровавленный пол и каждый раз содрогалась от ужаса при виде дощатых стен в длинных шипах гвоздей, с висящими на них клочьями одежды, а быть может, и человеческой кожи. Не трудно было представить, какая адская расправа вершилась здесь. Обреченного обычно подвязывали к парашютным стропам, свисавшим с потолка, после чего два палача в боксерских перчатках начинали избивать свою жертву, подобно той «груше», которая, как известно, служит для тренировок спортсменов. От каждого сильного удара висящий мученик отлетал то к одной, то к другой стене, а в его тело глубоко, до самых костей, впивались гвозди.
И все же не выдал товарищей Сашок! Однажды его вывели в арестантском балахоне на площадь 8 Марта, куда перед тем были согнаны десятки жителей. На толстом суку старой акации осенний ветер раскачивал веревку с петлей на конце. Два солдата с винтовками проконвоировали Сашу к виселице. Истерзанный, он плелся, волоча по камням босые исколотые ноги, понурив голову, особенно огненно-рыжую в этот тусклый сырой октябрьский денек. Вся его щуплая фигурка, казалось, выражала полную примиренность с судьбой. Ольга вдруг подумала, что ведь и ее тоже могут схватить немцы. Ей сделалось страшно: глаза сами собой прикрылись. И в эту секунду она услышала топот кованых сапог. Оказалось, Саша усыпил своим пришибленным покорным видом бдительность конвоиров. У самой виселицы он ударил одного из них и из последних сил кинулся бежать. Но конвоиры, конечно, догнали парнишку. Они прикололи его штыками и уже мертвым повесили на суку акации.
Смерть Саши еще больше сблизила подпольщиков. Теперь, едва заслыша хруст отодвигаемой бетонной плиты, Леша спешил к лестнице. При встрече он обеими руками пожимал девичью руку, забывчиво мял ее в своих горячих сухих ладонях, а сам между тем то с заботливой тревогой, то с робким, каким-то мальчишеским восхищением всматривался в лицо Ольги. «Тебе надо быть осторожной, — при этом твердил он, — особенно осторожной именно сейчас, когда кругом идут облавы».