13 октября
Звонок адъютанта командующего. Ровно в 8.00 мне надлежит явиться в штаб фронта, к Еременко.
Человеку непосвященному почти невозможно было обнаружить в густых лесах Волго-Ахтубинской поймы месторасположение штаба фронта. Но Алексей Савельевич Жарков был человек посвященный. Берегом Ахтубы, сквозь заросли краснотала, он довольно быстро выбрался в «штабной поселок». Здесь, вразброс, к самым корневищам деревьев, то есть в местах отменно сухих, здоровых, жались блиндажи-землянки с толстыми бревенчатыми накатами, с илисто-песчаными обсыпками на крышах, где предприимчивые мудрецы-саперы насадили как для пущей маскировки, так и для услаждения глаза поздние осенние цветы.
Несмотря на ранний час, штабной поселок жил своей будничной жизнью. На пути к командному пункту штаба Алексей видел лениво всплывающие над блиндажами совсем мирные дымки, стволы зениток в маскировочных ветках, тут же сидящих и штопающих чулки девчат-зенитчиц, меланхоличного верблюда, впряженного в арбу; видел спешащих к скрытым в зелени машинам офицеров-направленцев и улавливал сквозь шорох падающей листвы настойчивый, долбящий перестук аппаратов Бодо и Морзе из блиндажей узлов связи…
Блиндаж командующего находился на краю штабного поселка, у самой Ахтубы — тихой, по-осеннему потемневшей, холодноватой. Отсюда, если только пошире раздвинуть ветки краснотала, виднелись пыльные домики Средней Ахтубы и ленивые взгорбки унылой степи Заволжья. Степь дышала еще не остывшим летним теплом, сельским покоем, тем легким, беспечным ветерком, который разве лишь и резвится поутру… Алексей подставил лицо ветру — будто сызнова умылся, глубоко вздохнул и, пробежав пальцами по пуговицам шинели, как по клавишам, чувствуя себя особенно собранным и бодрым, направился к знакомому блиндажу с хохлатым кустом шиповника на макушке.
В это самое время командующий Еременко вышел из блиндажа, сутулясь, наклонив крупную голову, еще не в силах, видимо, избавиться от ощущения низкого свода. Одной рукой он опирался на ореховый костылик, другой — на дверь, обитую войлоком. Ворот генеральского кителя был распахнут, да и верхняя пуговица его отстегнута, словно тучнеющее тело командующего просилось наружу, под ветерок.
— A-а, здравствуй, здравствуй, Алексей Савельевич! — еще издали приветствовал он Жаркова, щуря и как бы удлиняя на широком лице свои зоркие глаза. — А я вот вышел воздуха свежего глотнуть. Клопы лесные, прах их возьми, планомерную осаду ведут, так мы их, понимаешь, дымовыми шашками выкуриваем. В блиндаже не продохнешь, ей-ей!
Жарков улыбнулся шутливо-мечтательно:
— Эх, хорошо бы фрицев вот так же выкуривать!
— Погоди, придет времечко — выкурим, — сразу нахмурился Еременко. — Я, собственно, и вызвал тебя, Алексей Савельевич, за тем, чтобы сообщить о скором приходе того желанного времечка.
— О скором приходе? — Жарков удивился, пожал плечами. — Противник занял господствующее положение на высотах; он держит под огнем всю реку в районе Сталинграда; он, наконец, не сегодня-завтра ринется в наступление на Тракторный, а ты, Андрей Иванович, говоришь о скорой победе. Да полно, не обмолвился ли ты?..
— Нет, я не обмолвился, товарищ член Военного совета, — буркнул, поморщившись, Еременко, и на первый взгляд могло показаться, что он явно недоволен безверием собеседника. Но это было не так. Алексей знал: командующего давно, еще со времен боев под Брянском, мучает рана ноги.
— Я не обмолвился, — повторил Еременко. — Ты вот, прах тебя возьми, не был на прошлом заседании Военного совета, а жаль! Мы тогда сообща высказали свои соображения по намеченному Ставкой плану контрнаступления на волго-донских рубежах.
— Контрнаступления?
— Да, брат, контрнаступления!.. Впрочем, здесь не место для разговора. Спустимся-ка в блиндаж!..
Блиндаж был неглубокий, но просторный, обитый изнутри фанерой, с матовым электрическим шаром, который сейчас, в редеющем желтовато-буром дыму, напоминал круглый лик луны, окутанной облачками. В дыму трескуче покашливал молодой черноволосый майор — адъютант командующего.
— Чуйков не звонил? — спросил у него Еременко.
— Пока нет, товарищ командующий.
Наваливаясь всем тучным телом на ореховый костылик, под его скрип, с подтягиванием раненой ноги по дощатому полу, Еременко прошел из приемной в свой кабинет, довольно-таки аскетический по убранству: с крохотным оконцем, с железной кроватью, крытой серым суконным одеялом, с небольшим письменным столом, где, однако, кроме папок и развернутой оперативной карты сумели разместиться два полевых телефона.