— Ты, брат, извини меня, — пробормотал Еременко и сейчас же лег ничком на кровать, со спущенной на пол, палкообразно вытянутой раненой ногой. — А теперь слушай, — заговорил он с явным облегчением, кося на Жаркова веселым выпуклым глазом. — Мысль о контрнаступлении под Сталинградом — весьма реалистическая и действенная мысль. Суди сам! Главная группировка немецких войск на южном крыле советско-германского фронта — и я замечу: лучшая, отборнейшая группировка! — втянута в затяжные и фактически бесперспективные бои на узком участке нашего фронта. А взглянем на фланги этой ударной группировки! Они ослаблены и прикрыты румынскими, не очень-то боеспособными войсками. К тому же протяженность обороны войск румынских и прочих сателлитов — ну, хотя бы, к примеру, под Серафимовичем — велика, очень велика, и, по данным нашей разведки, не подпирается немецкими частями из оперативных резервов. Почему, спросишь? Да потому, собственно, что таковых в наличии нет: все они переброшены сюда, в Сталинград, и, прах их возьми, не сегодня, так завтра будут измолоты.
Жарков кивнул, признавая вескую убедительность доводов командующего.
— Слушай дальше! Народное наше хозяйство еще к нынешнему лету полностью перестроилось на военный лад. Не тебе, брат, говорить о том, какая в восточных районах нашей страны выросла военная промышленность. Есть данные, что во второй половине сорок второго года мы превзойдем немцев по выпуску главнейших видов вооружения. Да разве и здесь, на Сталинградском фронте, мы не ощущаем эту грозную для врага, день ото дня нарастающую силу! К нам все больше прибывает боевой техники и боеприпасов.
— Больше, и все-таки еще недостаточно, — вставил Алексей.
— Конечно, хотелось бы большего! Но теперь-то мы знаем, куда направляются главные резервы, где они всего нужнее. Поэтому мы будем драться еще яростнее, чтобы всемерно сковать и максимально измотать силы фашистов, втянутые в сражение за город. А в это время на флангах будет идти скрытое сосредоточение крупных стратегических резервов.
— Когда же намечается контрнаступление? — спросил Жарков приглушенным голосом и невольно покосился на распахнутое оконце, куда вытягивало чад дымовой шашки.
— Ориентировочно в ноябре, — понизил голос и Еременко. — С этой целью создается Юго-Западный фронт во главе с Ватутиным. Ему предполагается передать из состава Донского фронта Двадцать первую и Шестьдесят третью армии, а кроме того, Пятую танковую армию.
То чувство вдохновенной веры в близость победы, которое, как заметил Алексей, нагнеталось в Еременко, вдруг точно взорвало его изнутри и подбросило с кровати, под звон пружин, откинуло к письменному столу.
— Вот здесь, вот здесь, — ткнул он карандашом в карту, — последуют удары трех фронтов. Два единовременных удара в направлении Калача нанесут с севера, с плацдарма у Серафимовича, и с северо-востока, с плацдарма у Клетской, войска Юго-Западного и Донского фронтов. Другой мощный удар — с юга, из межозерного дефиле, — сделают в том же направлении на Калач армии нашего Сталинградского фронта. На острие всех решающих ударов будут находиться танковые и механизированные корпуса. Они явятся основной силой в предстоящем контрнаступлении. Поэтому Ставка сочла необходимым перебросить в район Сталинграда к началу операции четыре танковых и два механизированных корпуса из своих резервов. Общее количество танков на фронтах Сталинградского направления достигнет, таким образом, тысячи или около этого. Ну и, само собой, все три фронта будут усилены также авиацией и артиллерией.
— Значит! — воскликнул Жарков, сам возбуждаясь. — Значит, соотношение сил к ноябрю, при этаком-то быстром наращивании, изменится в нашу пользу?
— Не совсем так, Алексей Савельевич. Явного, подавляющего преимущества мы едва ли добьемся в целом. Зато мы достигнем значительного превосходства над врагом в силах и средствах на направлениях готовящихся главных ударов. Сейчас, как мне известно, и Жуков, и Василевский непосредственно ведут дальнейшую разработку планов контрнаступления, с участием не только командующих армий, но и с привлечением самых крупных военачальников нашей армии.
— Все это, признаюсь, слишком уж неожиданно, — пробормотал Жарков. — Прежде я думал, что Жуков и Василевский бывали в Сталинграде с одной-единственной целью: разобраться в наших бедах-несчастьях.