Хотел что-то возразить Савелий Никитич, но только рукой махнул да и побрел прочь, в дождливую промозглую тьму. Шел-брел он, а в груди засел, словно пуля, тот солдатский укор.
Глава пятнадцатая
Из огня да в полымя
По совету Сергея, Ольга направилась к оврагу Долгому, который тянулся к Волге и, значит, мог вывести к своим.
На разбитых улицах, где оседала и все никак не могла осесть известково-кирпичная пыль, Ольгу часто окликали немецкие патрули. Тогда она с услужливой готовностью раскрывала пропуск, подписанный военным комендантом Лонингом, и твердила слезливо-жалобным голоском: «Я ищу мать… Майн муттер!.. Она живет у Метизного завода…»
В конце концов Ольге удалось выйти к оврагу Долгому. Но при спуске ее заметил немецкий часовой — стал стрелять без всякого оклика. Поневоле пришлось залечь, благо тут же оказалась свалочная яма с битой посудой, и дожидаться полных сумерек. Однако, лежа, мало-помалу успокоившись, Ольга уже рассудила иначе: нет, она не будет продвигаться по оврагу! Во-первых, тут легко напороться на засаду или, что еще хуже, на мину; а во-вторых, в случае поимки уже трудно будет ввести немцев в заблуждение своими россказнями насчет поисков матери, которая конечно же не могла жить в овраге, приспособленном для городских отбросов! Поэтому Ольга, как только в овраг натекла сырая, плотная тьма, выкарабкалась наверх и поползла у самой кромки в надежде, что встретится какой-нибудь укромный отвершек и выведет опять же к своим.
Такой отвершек действительно встретился. При вспышке ракеты он показался Ольге зловещей зубастой пастью. Да делать было нечего! Вспыхнула над головой новая ракета — и Ольга поскорей, лишь бы ее не заметили, скатилась вниз по глинистому скату. Ее тотчас же обдало погребным холодком, почти ночным кромешным мраком. И все же, как ни был тесен и глубок этот овражный отвершек, летучие вспышки-зарницы срывались на днище, где лопотал ручеек. Приглядевшись, Ольга заприметила робкий переблеск тоненьких струй и пошла навстречу им… Шла долго, увязая в наносной грязи, пока вдруг не увидела над головой покосившийся столб с обрывками проводов, затем — нависший мост, совсем прозрачный, похожий снизу на клетку от скрещенных трамвайных рельсов и шпал.
А впрочем, это и была самая настоящая клетка-западня. Ведь над мостом беспрерывно сплетались разноцветные нити трассирующих пуль. Иногда они точно бы растворялись в широкой крылатой вспышке лопнувшей поблизости мины, но затем вновь прорезались в дымном небе — тонкие, пронзительные, как будто это сама смерть неутомимо ткала свинцовую паутину. И Ольге мнилось: стоит ей только вылезти из-под трамвайного моста, как сейчас же она окажется жертвой этой паутины.
Но вылезать все-таки надо было, иначе вообще не узнаешь, где находишься — среди своих или чужих. На счастье, шпалы от сотрясений разошлись, и Ольга просунула между них голову. В ту же минуту она увидела довольно широкое пространство — должно быть, площадь, если судить по разбитому и взъерошенному, как торосистый лед на реке, асфальту, по тем же руинам сгоревших и разбомбленных зданий, которые с трех сторон обжимали все пространство, в то время как с четвертой стороны, ближе к Волге, возвышался одиноким утесом чудом уцелевший четырехэтажный дом с балконами, наподобие накладных карманов, с плоской, даже не всклокоченной от взрывных волн железной крышей.
Ольга сразу выделила этот дом, потому что из всех зданий вырывались навстречу друг другу сдвоенные, строенные стрелы трассирующих пуль, а он стоял с тихими глазницами черных окон, как будто от всего отрешенный.
«Да, надо ползти к этому дому!» — решила Ольга и, поднатужившись, вылезла из-под моста и поползла изворотливо, по-пластунски среди вспученных глыб асфальта, то прячась за ними при свете ракет, то ныряя в воронки, когда трассирующие пули проносились совсем низко над головой и даже срезали каменистые гребни…
Вот он наконец-то, желанный дом! Ольга заскочила в ближний подъезд, присмотрелась… На верхней ступеньке лестницы, спускавшейся довольно круто вниз — по-видимому, в подвал, сидела бледнолицая, с серыми провалами на месте щек, молодая женщина и, прижимая к груди посапывающий и причмокивающий спросонья комочек, медленно и плавно раскачивалась из стороны в сторону, тихо напевала что-то ласковое, усыпляющее, колыбельное…