Во время артподготовки на НП прибыл генерал-майор Вольский, командир 4-го механизированного корпуса, человек рослый, статный, несмотря на мешковатый полушубок, державшийся замкнуто, даже как-то высокомерно. И Жарков, который обычно умел подавлять в себе чувства симпатии или антипатии к человеку ради беспристрастного суждения о нем, ощутил к Вольскому откровенную неприязнь. Все ему в нем не нравилось: и острый кадык, проступавший из барашкового воротника, и подергивающееся левое веко, и та властная нетерпеливость, с какой он вдруг приник к стереотрубе. А не нравились Жаркову эти черты в генерале только потому, что он еще прежде успел проникнуться неприязнью к его внутренним качествам, которые особенно невыгодно проявились в паническом письме к Верховному Главнокомандующему. Да и как можно было примирить безверие генерала-одиночки с общей верой в успех контрнаступления! Как вообще можно было ему доверять, тем более что 4-й механизированный корпус шел первым на соединение с войсками Юго-Западного фронта! Уж не излишняя ли терпимость была тут проявлена?..
К 10 часам туман, а с ним заодно и пороховой чад стало разгонять ветром, подувшим из степи. Теперь в бинокль особенно четко просматривались черные, прикопченные холмы, и среди них высота «87», главенствующая и, пожалуй, самая безмолвная, потому что бой шел уже западнее ее, в глубине обороны румын, где действовали войска 126-й стрелковой дивизии, при поддержке 158-го танкового полка. В то же время, южнее высоты «87», среди дымящихся развалин хутора Захарова, вели бой части 302-й стрелковой дивизии. Там раздавались резкие и сухие, как выстрелы детских хлопушек, разрывы гранат, автоматные очереди и, наконец, первые залпы вражеских пушек; оттуда же замахивало дымом наших подбитых танков.
Похоже было, что оборона румын начала оживать.
— А не пора ли, Василий Тимофеевич, — обратился Труфанов к Вольскому, приникшему к стереотрубе, — не пора ли вашему корпусу начинать движение вперед? Тем более что намеченный рубеж для его ввода в прорыв достигнут.
Вольский резко вскинул плечи, отчего край полушубка высоко вздернулся, открыв голенастые ноги, однако никаких слов после этого жеста не последовало, к возмущению Жаркова.
— Вы, Василий Тимофеевич, — сказал он прямо в его спину, — кажется, еще недостаточно изучили поле боя. А может быть, просто колеблетесь, верные старой привычке?
После этих хлестких слов нельзя было не обернуться — и Вольский обернулся резко, круто. Жарков совсем близко увидел узкое лицо с пятнистым румянцем на щеках, с прищуренными глазами, причем левый из-за того, что веко судорожно подергивалось, все время приоткрывался, обнажая кровянившийся в уголке белок.
— Меня, товарищ член Военного совета, — сдерживаясь, четко и раздельно выговаривал он, — затем, между прочим, оставили командовать корпусом, чтобы я наживал новые привычки.
— В таком случае поторопитесь их наживать, — посоветовал Жарков.
— Да, медлить нечего, — вмешался Попов. — Пора вводить корпус! Пора подавать танкистам радиосигнал «Вперед!».
И тут случилось то, чего многие на наблюдательном пункте не ожидали, но что Жаркову, ощущавшему к генералу Вольскому осознанную, все нараставшую неприязнь, вовсе не показалось неожиданным: две первые бригады механизированного корпуса, несмотря на неоднократные радиосигналы, так и не появились в межозерье. Тогда Вольский (он вдруг ссутулился и разом потерял былую статность) попросил разрешение выехать навстречу войскам. Однако его присутствие в корпусе не ускорило дело. Видимо, механизированные бригады не смогли полностью и своевременно сосредоточиться в исходном районе. По крайней мере, с востока, от Волги, так и не донесся долгожданный рокот моторов. Все нервничали. Командарм Труфанов — тот открыто выражал сомнение в возможностях 4-го механизированного корпуса совершить глубокий бросок в тыл противника хотя бы к исходу дня. Попов, со свойственным ему спокойствием, заметил, что при создавшихся обстоятельствах от корпуса можно требовать лишь выполнения к концу дня двух минимальных задач — это, прежде всего, обгон пехоты стрелковых дивизий, а затем уже выход на подступы к поселку Плодовитое. Жарков же, почесывая седой висок, напоминающе сказал: «Между прочим, генерал Вольский заверил — и не кого-нибудь, а Верховного Главнокомандующего, — что его корпус с честью выполнит поставленную задачу».
Прошло еще полчаса. Гул сражения уже откатился далеко за высоты. Мимо НП с фронта в тыл шли автомашины с ранеными и просто порожние — за снарядами; тут же, по обочинам, брели сгорбленные румынские солдаты в высоких бараньих папахах, в коротких шинелях горчичного цвета. А навстречу пленным тянулись походные кухни и, переваливаясь с боку на бок по-гусиному, ползли по песку, смешанному со снегом, осадистые грузовики с красными предостерегающими флажками.