А Прохору вдруг вспомнилось, как он сам был заживо похоронен в кирпичной могиле, но все же вылез на свет божий… и теперь вот незваных пришельцев хоронит — прочно, обстоятельно, без всякой надежды на воскрешение.
Шла осада здания заводоуправления — долгая и пока что безуспешная: на пути штурмовой группы высилась капитальная стена. Пришлось в занятую часть здания притащить в разобранном виде 122-миллиметровую гаубицу.
Во время сборки гаубицы на помощь осажденным со стороны поселка Малая Франция двинулись три фашистских танка в известково-кирпичной трухе, — быть может, той самой, что осталась после разорения родного жилища.
Думать об этом Прохору было нестерпимо больно, а еще горше было сознавать, что танки могут зайти в тыл атакующей штурмовой группе и блокировать ее. Поэтому Прохор, который находился вблизи артиллеристов, прихватил с собой побольше гранат да в придачу несколько бутылок с зажигательной смесью и выполз из нижнего окна заводоуправления.
— Куда? — окликнули его.
— Надо путь перерезать танкам, — зло отозвался Прохор из-за плеча.
Еще издали он приметил воронку и теперь быстро и вертко полз к ней. Он успел скатиться в нее, быть может, за две секунды до того, как по нему хлестнули пулеметной очередью из головного танка. Пухлый, промороженный снег, словно взрываясь, заплясал, закосматился над самой каской, затем он стал пританцовывать уже на другой стороне глубокой, от бомбы, воронки. Значит, впереди образовалось «мертвое пространство», и можно было без опаски выглянуть из укрытия и приноровиться к броску гранаты, если, конечно, головной танк пройдет рядом! Ну, а если он надвинется прямо — стоит переждать на дне воронки, покуда он проползет над тобой, а уж затем, по старой привычке, метнуть гранату вслед, прямо в решетку моторного люка!..
Головной танк проходил рядом, в каких-то десяти — пятнадцати метрах. Прохор прищурился и, изловчась, метнул гранату. Однако она скользнула по башне: это Прохор безошибочно определил по короткому металлическому лязганью. Потому-то он, еще прежде чем его взгляд подтвердил промашку, кинул вторую гранату, которая угодила в гусеницу, судя по плотному, глуховато-трескучему разрыву. И головной танк сразу закрутился на месте, точно ужаленный. А после третьей гранаты, угодившей в решетку моторного люка, он уже задымил, как сырое полено…
Радоваться, впрочем, было рановато. Остальные танки, хотя и сбавив скорость, продолжали упрямо надвигаться, причем ближний шел прямо на Прохора. Оставалось одно — улечься на днище воронки и пропустить машину над собой. Прохор так и сделал. А когда танк, обваливая землю, прополз с тяжким креном, он тотчас же схватил бутылку-зажигалку, выпрямился во весь рост и совсем уже было занес руку, чтобы сделать бросок… Как вдруг шальная пуля пробила склянку — и текучее пламя хлынуло сверху на каску Прохора, стекая на плечи, прожигая их жалящей болью до костей…
И почти в то же мгновение взмахнула крылом чья-то добрая и широкая солдатская шинель и накрыла Прохора спасительной тенью.
Глава двадцать первая
Расплата
Вечером 2 февраля 1943 года в Заводском районе Сталинграда отгремели последние выстрелы — и тишина, широкая и ясная тишина, которая почти двести дней отсиживалась в далеких степных балках и песчано-солончаковых полупустынях, оглушила людей, привыкших к непрерывному гулу канонады.
На следующий день в морозном воздухе щедро, совсем по-мирному засияло румяное солнце. Сколько дней оно уже не могло пробиться сквозь чад пожарища и пороховой дым, и вот теперь лучисто сияло над черными руинами и продымленными снегами.
«Здравствуй, здравствуй, родное сталинградское солнышко! — приговаривала Ольга. — Здравствуй, солнце нашей победы!»
В теплом овчинном полушубке, в барашковой шапке-ушанке и новых черных валенках, она медленно, под хруст свежего снежка, двигалась обочь протоптанной в развалинах, уже загрязневшей дороги, и одна ее рука в шерстяной варежке мерно, в такт шагам, вымахивала, а другая плотно лежала на автомате, подвешенном за ремень к шее, и успела уже озябнуть. Но Ольга не снимала руку со ствола, только легонько пошевеливала стынущими пальцами: ведь она — конвоир, под ее властью сотни пленных немцев и румын!
Должно быть, оттого что Ольга сама была тепло одета, чувство жалости вселялось в русское отходчивое сердце. Перед ее глазами назойливо маячили согбенные в три погибели фигурки в рваных зипунах, женских кофтах, детских одеялах, просто мешках поверх тонких шинелей; ее глаза видели головы в пилотках и фуражках, обмотанных полотенцами, чулками, иной раз в клочьях соломы, свитой наподобие птичьих гнезд. Эта же солома торчала из огромных чобот на толстых деревянных подошвах; ею были набиты, как ватой, шинели, особенно на груди, чтобы мороз не прожигал. И подобно клочьям соломы лезли со всех худых серых лиц усы и бороды в ледяных сосульках.