— Конечно, все образуется, выяснится, — закивала Ольга. — Главное, ты живой, невредимый!
— Ну, а как ты, Оля?
— У меня все хорошо, Сережа, — улыбнулась Ольга, но вдруг покраснела и уткнулась лицом в барашковый воротник.
— Да что с тобой?
— Вспомнила нашу последнюю встречу и подумала: жизнь все-таки сильнее смерти, она будет множиться и продолжаться наперекор всему.
Сергей взглянул на Ольгу. А она так и не могла оторвать пылающего лица от барашкового воротника.
— Пора! — прикрикнул конвоир. — Прощайтесь!
И они расстались с надеждой на новую встречу, с верой в одно хорошее.
Глава двадцать вторая
Сталь идет!
Планы Алексея Жаркова расстроились. Именно сегодня, 31 июля, когда он собирался побывать на «Красном Октябре» при выпуске первой плавки, в Сталинград приезжал американский сенатор Гарви Меррик, чтобы лично ознакомиться с разрушенным городом и о своих впечатлениях доложить президенту. Но кроме этой цели, явно официальной, поездка сенатора, как сообщили из Москвы, преследовала и тайную цель, которая, видимо, заключалась в сборе точной информации о возможностях советских людей восстановить Сталинград собственными силами, без посторонней помощи.
В 16 часов, ровно за тридцать минут до прихода московского поезда, трофейный, с открытым верхом, «лимузин», управляемый Овсянкиным, уже стоял в ожидании заокеанского гостя вблизи руин вокзала, а сам Жарков прохаживался по расчищенной площадке вдоль рельсов, в то время как приехавшие с ним на других, тоже трофейных, машинах представители городской власти находились несколько в отдалении, около низкого деревянного забора, который точно бы стремился заслонить собой каменный хаос и, конечно, не мог.
Странно, но Алексей, прибывший встречать сенатора, вовсе не думал о нем сейчас. Он глаз не сводил с дальнего маневрового паровозика, подталкивающего на запасный путь товарные вагоны, откуда высовывались испуганные, любопытные молодые рожицы, — пожалуй, точно так же, как и пятнадцать лет назад, в пору строительства Тракторного завода.
— Товарищ Плисин! — позвал Жарков одного из секретарей обкома. — Распорядитесь новых добровольцев-пятнадцатитысячников направить на Тракторный. Позаботьтесь о их размещении в палаточном городке на площади Дзержинского. Насколько мне известно, там еще пустует немецкий штабной автобус.
— Нет, он уже занят, — тихо и, похоже, виновато доложил Плисин. — Вчера прибыли комсомольцы из Алма-Аты, и мы разместили их частью в автобусе, частью в фюзеляже транспортного самолета.
— А береговые блиндажи, те, что у бывшего штурмового мостика, — как они?
— Они тоже переполнены, Алексей Савельевич…
— Тогда сами ищите выход! — повысил голос Жарков. — Да, черт возьми, ищите и находите выход сейчас же, немедленно! Но чтобы все новички непременно были направлены на Тракторный. Надо ускорить ремонт всех подбитых танков.
— Слушаюсь, Алексей Савельевич… А как быть с господином сенатором?
— Ну, мистера Меррика мы постараемся встретить как-нибудь без вас, — улыбнулся Жарков. — Уверен, он не посетует на ваше отсутствие.
Московский поезд, со спальным международным вагоном в конце состава, прибыл, как и положено, в 16.30, без опоздания, что в том, военном, 1943 году казалось событием необычайным, хотя и вполне объяснимым: советские железнодорожники явно не хотели, как говорится, ударить в грязь лицом перед заморским гостем.
Алексей вместе с остальными встречающими (их было человек десять) подошел к спальному вагону и почему-то настроился на долгое ожидание. Но, к удивлению, узкая, из красного дерева, дверца тотчас же распахнулась и в нее протиснулась угловатая, ширококостная и в общем добротно сколоченная фигура в светлом костюме.
Судя по приветственной улыбке и по приветственному взмаху руки, это и был сам господин сенатор Гарви Меррик. Его лицо тоже было костисто и угловато, причем улыбка, на редкость широкая, выставляющая как бы на показ золотые зубы, не только не смягчала резкие, уже старчески-суховатые черты, но еще сильнее подчеркивала их, особенно ястребиный нос и остро выставленный, даже слегка выгнутый кверху, отлично выбритый, лоснящийся подбородок.
Впрочем, не само лицо, не сам костюм поразили Алексея. Голову сенатора украшала не шляпа, как следовало бы ожидать, а обыкновенная матерчатая кепка, купленная, вероятно, в Москве; да и вместо обязательной ослепительно белоснежной сорочки на сенаторе была расшитая васильками русская рубашка с шелковым поясом и кистями.