— Ваши сведения точны, господин сенатор. Но в конце концов выяснилось, что наличие окруженных войск противника значительно превышает первоначальные данные разведки. Поэтому пришлось-таки потрудиться до седьмого пота.
— Вери гуд! Хорошо сказано! — Сенатор приударил в свои твердые ладони. — А не могли бы вы показать мне и моим спутникам местонахождение штаба Паулюса?
— Охотно, господин сенатор. Сейчас мой шофер доставит вас к универмагу.
Вскоре «лимузин» выскользнул из развалин на ветровой простор площади и застыл в тени высокого здания с пустыми глазницами окон и распахнутыми подвальными воротами, откуда тянуло затхлой сыростью и едким аммиаком — этим невыветренным дыханием войны.
В сопровождении Жаркова сенатор и журналисты прямо с площади вступили по наклонному въезду в огромный подвал, еще не прибранный. Здесь, между стен с нарами, на бетонном полу валялись разодранные серо-зеленые шинели, канты эполет, гильзы и патроны, осколки раций, клочья бинтов, железные и рыцарские кресты, солдатские ранцы; а среди этой завали лоснился глобус — треснутый от полюса к полюсу?
— Вери гуд! Вери гуд! — проговорил сенатор, пристально разглядывая глобус при свете, который струился из маленьких оконц, к тому же наполовину заваленных мешками с песком. — Этот шарик наглядно свидетельствует: надежды Гитлера на мировое господство лопнули.
Из просторного подвального помещения под тяжелые бетонные своды уводил длинный коридор со множеством дверей налево и направо. Жарков, заметив подвешенную к стене коптилку, зажег ее и углубился в коридорный сумрак, веющий в лицо таким острым, пощипывающим холодком, будто здесь еще отсиживалась зима.
— Вы, кажется, еще чем-то хотите удивить нас? — спросил сенатор, идя следом.
— Сейчас мы взглянем на кабинет Паулюса.
— О, это чертовски любопытно!
В конце длинного коридора висела рваная портьера. Отдернув ее, Жарков осветил коридор меньших размеров, всего с тремя дверями, своего рода тупичок. Самая ближняя дверь, именно та, что вела в «кабинет» Паулюса, была распахнута, и Жарков, войдя, поставил коптилку на низкий столик в папиросных окурках, а сам отошел в сторону, к дальней глухой стене, чтобы гости могли без помех рассмотреть и узенький, продолговатый, по фигуре Паулюса, топчан, и полосатый матрас, в нескольких местах вспоротый, и простенькую, в пыли, табуретку…
— Да, именно в этой самой каморке командующий шестой немецкой армией провел последние дни перед капитуляцией, — заговорил Жарков быстро, резко, как бы опережая вопросы. — Тут была получена радиограмма Гитлера, в коей сообщалось о производстве генерал-полковника Паулюса в фельдмаршалы. А по сути дела, эта радиограмма являлась приглашением к самоубийству. Ведь Гитлер и мысли не мог допустить, что лучший полководец вермахта предпочтет почетной смерти сдачу в плен.
Сенатор переглянулся с журналистами и, пожевав губами, сказал:
— Не могли бы вы, господин Жарков, как человек в высшей степени компетентный, рассказать о том, как был взят в плен Фридрих Паулюс. И не в общих чертах, а с подробностями, столь ценными для репортеров и для меня, в данном случае обыкновенного туриста.
— Ну, если вы, господин сенатор, назвались туристом, то я охотно буду экскурсоводом, — пошутил Жарков и, почесав крючковатым указательным пальцем свой висок в густой, точно смерзшейся седине, нахмурив черные, без единой сединки, брови, стал рассказывать:
— Известно, к началу января сорок третьего года внешний фронт в районе Дона, благодаря героическим усилиям двух фронтов — Юго-Западного и Сталинградского, был отодвинут к западу почти на триста километров. Положение шестой немецкой армии в котле крайне ухудшилось. Мало того что армия истощила все свои материальные запасы, она еще вынуждена была сесть на голодный паек. Начались болезни, а с ними резко увеличилась смертность. В этих условиях храбрость немецких войск была бесполезной; иного определения не подыщешь. Требовалось прекратить кровопролитие. И вот наша Ставка приказала командованию Донского фронта предъявить шестой армии ультиматум о сдаче в плен. Условия капитуляции, судите сами, были гуманные: они гарантировали всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны — возвращение в Германию или в какую-либо другую страну. Заметьте также: в случае сдачи в плен весь личный состав шестой армии сохранял военную форму, знаки различия и ордена, свои вещи и даже холодное оружие. А раненым, больным и обмороженным, само собой, оказывалась срочная медицинская помощь, не говоря уже об установлении для всех пленных нормального питания.