Савелий Никитич сердито крякнул, но тем не менее, покоряясь общей воле, взял в кулак стопку и поднялся — осадистый, как швартовая тумба, ширококостный, с вжатой в плечи и там словно расползшейся толстой шеей, с глянцевыми, казалось не от бритья — от вечных волжских ветров, еще тугими щеками, с отстойной чернотой в глубоких омутистых глазах, когда-то и весь, точно просмоленный канат, чернущий, а теперь уже седой, коротко стриженный, при лысине, выступающей подобно островку среди мелководья.
— Моя здравица такая, — заговорил он нутряным глуховатым голосом и вдруг плеснул из глаз горячей чернотой в сторону старшего сына. — Давайте-ка выпьем в международный праздник труда за, отцов и детей, за то, чтобы дети помнили революционные заслуги отцов и умножали их в битвах с мировым капиталом!
Сначала, для пущей торжественности, выпили шампанское, хотя Прохор, тайком от Варвары, умудрился подлить к нему водки; тут же затыкали вилками в тарелки и консервные банки, норовя наколоть то увертливые маслята, то кружок колбасы, то селедочный хвост; потом долго жевали в молчании, какое обычно наступает перед новым тостом.
— Ну, а теперь, мать, за тобой слово, — обратился Савелий Никитич к хозяйке, присевшей к краю стола, поближе к кухонной двери, чтобы вовремя учуять пригорающие в духовке пироги.
— Да ведь я что ж, — растерялась Олимпиада Федоровна. — Я не горазда на тосты… Мне бы вот так с вами завсегда сидеть в каждый праздник. И пусть в каждый Первомай у нас по внучонку прибывает.
— А что? Тост мировой! — гаркнул Прохор. — Я со своей стороны всегда родителей обеспечу внучатами. Потому — моя Варька всегда безотказно действует.
Он толкнул раздобревшую, грудастую жену — толкнул крепким плечом, слепленным, казалось, из одних мускулов, и плотоядно и дробно, по-пьяному, засмеялся, в то время как Варвара, наклонив голову, залилась стыдливым румянцем.
Выпили и снова закусили, однако общий разговор еще не налаживался: мрачноват был хозяин Савелий Никитич, восседавший по-царски в конце стола, и веяло от него, как от наветренной реки, холодком.
— Теперь твое слово, Алеха! — торопил Прохор, а сам между тем злорадно посматривал на молчаливого Моторина: дескать, погоди, скоро я и до тебя доберусь!..
— Мой тост простой, — объявил старший брат. — Выпьем за то, чтобы всегда на советской земле был мирный Первомай!
— Выпьем! — подхватил Прохор и плеснул водку в жаркий рот еще издали, не поднося стопку к самым губам. — Но вот ты, брательник, говоришь о мирном Первомае, — продолжал он, глядя на Алексея пьяными глазами, в которых, однако, уже брезжила трезвая беспокойная мысль. — Ты напираешь на мирный Первомай, так? Значит, есть опаска, что когда-нибудь нагрянет и военный?
Алексей пожал плечами:
— Особой тревоги пока нет. Империализм сам сцепился в смертельной схватке.
— Нет, ты погоди! — настаивал Прохор. — Ты говоришь: «пока». Значит, пока, временно, мы можем пировать при полном покое, во всю сласть души. Ну, а дальше-то что?.. Будет у нас схватка с фашистами или нет? Что думает насчет войны товарищ Сталин?.. А то инженер утверждает, будто фашисты — первейшие друзья и с ними обниматься и целоваться можно.
— Я этого не утверждал, — спокойно возразил Моторин. — Я только сказал, что Германия и Советский Союз не будут воевать.
Алексей, видя, что разговор завязывается нешуточный, да и не совсем праздничный, решил примирить спорщиков; он продолжал весело и как бы нарочито беззаботно:
— Будем или не будем воевать — на сей счет история выскажется. Я же лично убежден, что если война и случится, положим, лет через пять — десять, мы к той поре успеем нарастить крепкие стальные мускулы и поразим любого врага на его собственной территории. В общем, я согласен с драматургом Киршоном. Недавно я был на просмотре его пьесы «Большой день»…
— Ха! — перебил Прохор со злой усмешкой. — Мы тоже не лыком шиты! На днях нашу бригаду билетами премировали в театр, так мы видели, как там, на сцене, Красная Армия с врагом расправляется. Суток не прошло, а уже, глянь, враги со страха в штаны наклали и мира запросили… Чепуховина это!
— Нет, не чепуховина! — вмешалась Оленька. — Ты посмотрел бы сегодняшний военный парад! С такой техникой мы действительно быстро сокрушим любого агрессора.
— А ты не суйся! — отрезал Прохор. — Война не бабьего ума дело! Ты лучше жениху спеши утирку вышить на дорогу. Небось когда-нибудь и вспомнит тебя.
— Дурак! — крикнула Оленька, чуть не плача, и кулачком по столу пристукнула.