Не вынес Савелий Жарков такого надругательства. Шепнул он напарнику Грудкину, давнему своему дружку: «Сбегай на шихтовый двор, принеси проволоку». Сказано — сделано. Взял Савелий проволоку, подкрался сзади к обер-мастеру и, пригнувшись, быстро обвил его, а затем, мало-помалу привставая, стремительно, пока тот еще не опомнился, прикрутил ему руки к туловищу. После этого Савелий и Грудкин, под смех подметал и нагревальщиков, взвалили обалделого мастера на плечи, как если бы это было бесчувственное бревно, и понесли на шихтовый двор. Здесь очень кстати подвернулась порожняя тачка. Ненавистный немец мигом был сброшен в нее и через весь двор, мимо изумленных раздельщиков и глазевших из паровозиков-кукушек машинистов доставлен к сточной подзаборной канаве…
Это дорого обошлось Жаркову: он был уволен с завода. Липа встретила мужа скорбным взглядом, словом не укорила, только кивнула на спящего в колыбели полугодовалого Алешку: дескать, как теперь жить будем?..
В поисках работы Савелий подался в ближний Нобелевский нефтяной городок, но полиция уже сообщила туда о нем, как о первом смутьяне и бунтовщике. Прогнанный из городка, он в конце концов прибился к артели грузчиков на Царицынской пристани и там на «баланке», заплечной подушке, таскал многопудовые мешки и ящики из пароходных трюмов на берег.
Теперь он частенько являлся домой пьяным. Его подавляла тишина в Русской деревне: все жители, словно тараканы в щели, забились в свои лачуги и мазанки; разве иной раз сойдутся двое на мостках, поговорят, да и то с оглядкой: не маячит ли где казак с плеткой наготове?.. В общем — жалкая тараканья жизнь, и не к кому пойти душу излить. Гостюшкин — тот давно арестован; за прежними товарищами по забастовкам ведется слежка. Изредка, правда, заглянет Грудкин, но он еще больше тоски нагонит: вот, мол, дожили до того, что не велят мастера по трое собираться в цехе, и вообще дело дрянь — расценки снижают, три шкуры дерут хозяева…
— А вы молчите, покоряетесь! — взрывался Савелий.
— Да ведь вышвырнут за ворота, как и тебя, — вздыхал Грудкин. — Не то, как Гостюшкина, упрячут в тюрьму.
— Волков бояться — в лес не ходить! Погоди, придумаем что-нибудь…
Грудкин косился на печальную Липу, на беззаботного малыша, которого она нянчила, и вздыхал еще протяжнее:
— Тебе бы, Савелка, того… стеречься, что ли. А то схватят — жена и ребятенок с голода помрут.
Может быть, эти речи в конце концов и укротили бы Жаркова. Но однажды, возвращаясь из города в поселок, он увидел на Скорбященской площади трехсаженное чучело дракона с крыльями, под ним надпись: «Аз есмь революция, жена диавала». Тут же хороводили лавочники, приказчики, купеческие сынки — махровые черносотенцы. Они держали хоругви и пели псалмы… Вдруг все притихли. Из монастырских ворот, держа в одной руке небольшую икону, в другой — бутыль с керосином, весь дергаясь, вышел фанатичный иеромонах Илиодор, друг Распутина. Он «окропил» чучело керосином и под удары колоколов поджег «гидру революции».
«Ну, погодите ж вы! — решил тогда непреклонно Савелий. — Мы вам, зверям бешеным, докажем, что революция жива. Вы скоро услышите ее голос!»
Не заходя домой, он направился в Банный овраг, где на самом днище, в вечной сырости, жил в глиняной мазанке Грудкин.
— Собирай хлопцев! — крикнул Савелий с порога. — Я кое-что придумал.
Грудкин привел двух парней. И тут Савелий поделился своими планами: надо захватить котельную, как бывало прежде, при забастовках, надо расколыхать застой рабской трусливой жизни!
Парни оживились: один тотчас же ушел на разведку, нырнув в заборную расщелину. Вернувшись, он сообщил, что в котельной дежурят мастера-французы.
— Сколько их? — спросил Савелий.
— Трое.
— Ну, а нас четверо! Нагрянем как снег на голову, и тогда — гуди на всю вселенную!
Внезапность нападения принесла успех. Правда, один француз улизнул через распахнутое окно, зато двое были связаны по ногам и рукам обрывками трансмиссионных ремней и брошены на угольную кучу. Савелий схватил маслянистый рычаг — и басистый рев вырвался из трубы, всколыхнул поселок бодрым призывом: гасите мартены и горны, останавливайте блюминг, расходитесь по домам!..
Дело было сделано: революция подала свой устрашающий голос! Савелий и его товарищи прыгнули в окно и кинулись наутек в тот самый момент, когда в дверь котельной уже ломились полицейские…
Из «Донесения» полковнику Коровин-Круковскому от бывшего начальника отделения по охране общественной безопасности и порядка города Царицына.