3 августа 1917 года.
«Мещанин Жарков Савелий Никитин с 1908 года является отъявленным социал-демократом, членом заводского комитета РСДРП. При очередном аресте (1910) он признается, что вербовал рабочих Царицынского завода Урало-Волжского металлургического общества в ряды своей партии, но поименно никого не назвал. На него также возлагалась охрана партийной кассы, гектографа и библиотеки противоправительственной литературы. В 1910–1913 гг. он вел агитационную работу среди грузчиков пароходных обществ „Самолет“ и „Меркурий“ и организовывал забастовки на причалах.
В первый же день военной мобилизации Жарков Савелий Никитин подсылает свою жену к помещению призывной комиссии, и она возбуждает столпившихся там солдаток. С возгласами „Обеспечьте наши семьи! Выдайте пособия!“ солдатки врываются в помещение. Полиция применяет оружие; имеются раненые. Однако противозаконные действия женщин, направляемые социал-демократами, вызывают новые выступления. Солдатки выкрикивают лозунги: „Долой империалистическую войну! Верните нам мужей!“ Самые буйные из них прорываются к воинскому начальнику Алчевскому. На улице возникает митинг. Мобилизация приостанавливается.
По заданию своей партии Жарков Савелий Никитин проникает в 141-й запасной пехотный полк. Переодетый в солдатскую шинель, он ведет там агитацию против войны. В полку начинается дезертирство. Несколько солдат арестовано. Командующий военным округом генерал Сандецкий приказывает их публично наказать розгами. Полк, по наущению большевистского агитатора, отказывается выполнять приказ. Более того, солдаты самовольно освобождают арестованных и разрушают гауптвахту.
Во время Февральской революции большевики, как известно, особенно активизируются. Смутьян Жарков направляет темные массы горожан на разгром полицейских участков.
Я считаю, Ваше превосходительство, что арестованный бунтарь Жарков и его сообщники должны понести самое строгое наказание. Рекомендую Вам покончить с бандой главарей в самые ближайшие дни, так как возможно выступление солдат 141-го пехотного полка в защиту арестованных большевиков».
Именно революционно настроенные солдаты освобождают руководителей рабочих. А вскоре — 26 октября 1917 года — Царицын облетает весть: «В Петрограде вооруженное восстание. Временное правительство низложено».
Летом 1918 года Савелия Жаркова, командира заводских красногвардейцев, неожиданно вызвали в «столичные номера» — в огромное, на целый квартал, здание, где среди военных учреждений обосновался царицынский Совнархоз. В тесной прокуренной комнатенке Савелия встретил сам председатель, грузный Бабак, давний знакомый, бывший рабочий французского завода. Он по-свойски угостил чаем, потом, кивнув шишковатой лысеющей головой на дребезжащее от канонады окно, спросил с легкой усмешечкой, тоже свойской и потому необидной:
— Что, на фронт собрался? — И тут же сам, вместо Савелия, ответил: — На фронт не пойдешь. Есть договоренность с Реввоенсоветом. Там недовольны медленным бронированием паровозов и платформ. Иди в мостовой цех, принимай все хозяйство, налаживай клепку.
Жарков так был настроен на военный лад, что возврат на завод, да еще к незнакомой работе, обескуражил его.
— Уж лучше бы на мартен! — воскликнул он досадливо. — Здесь я хоть кое в чем кумекаю, а там-то, среди котельщиков, ей-ей олухом окажусь. Они же меня заклюют!
Бабак снова усмехнулся:
— Вот этакое самое и я говорил, когда меня вдруг усадили в председательское кресло. «Какой же я к черту спец? — возмущаюсь. — Я же обыкновенный фрезеровщик!» А партия — мне: «На спецов надеяться нечего. Нужно рабочим учиться управлять промышленностью». И вот — учусь помаленьку… Научишься и ты.
Мостовой цех оглушил Жаркова грохотом, хоть уши затыкай! Котельщики, рыжие от железной пыли, кроили стальные листы, клепали, сверлили, накладывали толстые, в два пальца, заплаты на дырявые паровозы и бронеплощадки в копоти орудийного нагара, сквозь который местами просвечивали боевые надписи: «За власть Советов!», «Разгромим кровавые банды Краснова!». Тут же суетились командиры бронепоездов и бронелетучек — горячие, нетерпеливые, в высоких смушковых шапках, с биноклями на шее. Они вечно были недовольны, придирались к каждой мелочи, а почему случались задержки — не вникали в суть дела, да и времени у них было в обрез.
Однажды один из таких чересчур ретивых командиров, огромный Пекшин, держась за кобуру маузера, надвинулся тучей на коренастого Савелия, рявкнул под треск кувалд и молотков прямо в ухо: