— Ну разве ж забудешь такое! — засмеялся Жарков. — Гляжу я, брат, на тебя, особенно на твою весьма красноречивую спину и вижу уже не начальника механосборочного, а самого что ни есть натурального сезонника-отходника. Ведь это же ты, ты, черт тебя побери с твоими старорежимными потрохами, заварил тогда кашу! Мы, мол, нежные создания, нам не свычно полы настилать под открытым небом, когда снег за ворот сыплет… Словом, несознательность из тебя и твоих артельных братцев перла, как дым из трубы. И кабы не Анка Великанова…
— Кабы, кабы! — перебил Трегубов и поморщился, явно задетый за живое. — Да ведь я же перевоспитался! Я первым из всех сезонников дедовскую традицию нарушил и на стройке, будто снегирек какой, зазимовал.
— И опять же благодаря Анке! — вмешалась его дородная супруга, когда-то звавшаяся Леночкой Игошиной, и стала вдруг подбирать живот, словно ей опять захотелось стать худенькой проворной девчушкой с тоненьким задорным голоском. — Да, да, благодаря Анке! — продолжала она с напором, почти по-мужски басовито. — Это она тебя завлекала, глазки строила, в клубе тебя, дурня, учила фокстротам, а ты и уши развесил, олух царя небесного! Ты думал, Анка в тебя вправду втюрилась, а она-то нарочно тебя завлекала, чтоб ты, первостатейный паркетчик, на стройке остался ради ее распрекрасных глаз!
Инженер Левандовский (он стоял справа от Алексея), человек нервный, деликатный, к тому же считавший себя проницательным, решил, что между супругами может возникнуть конфликт на почве ревности, и поэтому счел необходимым вмешаться:
— О, это было славное, героическое время! Паркетчики отказываются торцы класть, стекольщики, глядя на них, тоже в затишек ползут… И вот тогда наша Анка, худышка, мерзлячка, скликает со всех концов стройки своих саратовских девчат и первой лезет с алмазом на высоту поднебесную, на мороз, под ледяной ветрище. На ее симпатичном личике трескается кожа, все ее руки в крови, однако наша героиня не покидает лесов. Больше того! Когда уважаемый комсомольский секретарь Алеша Жарков навещает Великанову, она, представьте, еще шутит: «Коли у тебя, секретарь, такая горячая фамилия, то ты о жаровнях подумай!» И наш чуткий, заботливый комсомольский вожак весьма оперативно доставляет жаровни. А кроме всего прочего, он сам лезет на леса и режет алмазом стекло! Его почин увлекает остальных членов комитета и даже технического секретаря Леночку Игошину, то есть теперь почтенную хозяйку дома Елену Аристарховну Трегубову.
Алексей отмахнулся с шутливой досадой:
— Замолкни, Демосфен! Ты меня сейчас до небес возносишь, а мне тогда от секретаря парткома влетело. Как-никак я свой главный боевой пост бросил! Ведь мне же, черт побери, предстояло разбирать дело комсомольца Игоря Левандовского и с ним заодно прегрешения других молодых специалистов.
Все засмеялись. Улыбнулся и сам Левандовский, хотя тут же и призадумался. Но больше других, пожалуй, веселился Трегубов. Плутовато поглядывая на Левандовского, он настаивал с азартом:
— Нет, пусть Игорек тоже покается!.. Меня-то небось разоблачили, как первейший несознательный элемент, а чем он лучше?
Левандовский затеребил клинышек изящной бородки, поправил роговые очки, затем откашлялся с мужественной готовностью к покаянной речи; однако прежней патетики нечего было ждать от него — он заговорил каким-то прищемленным голоском:
— Ведь кто мы были, тринадцать специалистов? Да просто неоперившиеся птенцы.
— А может, просто чертова дюжина! — вставил Трегубов и захохотал.
— Нет, ты, пожалуйста, не смейся, трегубец, — вежливо, с грустной улыбкой, попросил Левандовский. — Мы-то еще жизни не знали, а нас с вузовской скамьи — бух! — прямо в горнило стройки. Ну, мы и обожглись, потому что стройка-то невиданная, на американский манер.
— Бери выше: на советский! — заметил строго Алексей.
— Конечно, конечно же на советский! — тотчас же поправился Левандовский. — Ведь сооружался не просто тракторный завод, а форпост социализма, надежда всего сельского хозяйства. Недаром же правительство предложило еще увеличить мощность завода. И вот тут-то и случилась загвоздка! Старые инженеры паникуют: мол, это невозможно — выпускать в год пятьдесят тысяч тракторов! Мы же, птенцы желторотые, поддакиваем: «Пересадить американскую технику на русскую почву — блеф! Поточная сборка машин — фантастика!» Мы возмущены прорехами на каждом шагу и уже не верим ни в бога, ни в черта! Сообща пишем письмо в газету. Все у нас получается мрачным, тоскливым: и работа, и быт… А в общем, мы не разобрались в трудностях, погорячились. За это нам, маловерам, нытикам, и прочистили мозги… Так нам и надо!