Оленька не стала, однако, слушать речистого старичка: ей нужно было повидать старшего брата. Сказав Сергею, чтобы он дожидался ее тут же, не сходя с места, она с бедовым проворством своих восемнадцати лет, под звонкое пристукивание новых туфелек на французском каблучке, поднялась по лестнице на возвышение центральной трибуны и довольно-таки решительно, уже по чисто родственному праву, протолкалась к Алексею.
Брат, такой же коренастый, как и все из рода Жарковых, пожимал товарищам руки и с усталой извиняющейся улыбкой, но с обычной для него прямотой говорил: «Спасибо, спасибо за приглашения! Только не могу, хоть режьте! Дал слово старым друзьям-тракторозаводцам!» — и при этом смотрел на всех светло и открыто из-под угольно-черных бровей.
Тем же светлым взглядом, чуточку разве заискрившим, как это случается, когда видишь лицо близкого, он встретил сестру, в упор спросил:
— Парадом довольна?
От преизбытка чувств Оленька только закивала. А брат, внезапно посерьезнев, с усвоенной им манерой соединять в минуту душевной успокоенности строгий тон с шутливым, произнес, почесывая крючковатым указательным пальцем черный, без единой сединки, висок:
— Вот ты, стрекоза, на почетной трибуне стояла… А знаешь ли ты, что мы прежде на бюро советовались насчет тебя? Наконец решили сообща: в залог будущих трудовых подвигов оказать Ольге Савельевне Жарковой честь присутствовать на параде.
Видя, что сестра не улыбается шутке, старший брат сам улыбнулся. Но то, что было сейчас высказано шутливым тоном, многое таило для девушки: и веру в ее жизненные силы, и даже, пожалуй, нетерпеливое ожидание подвига от нее. Поэтому Оленька, которая, по свойству пылкой молодости, лишь о том и мечтала, чтобы совершить что-нибудь необычайное, не только не смогла улыбнуться словам брата, но, наоборот, тяжко, с внутренним упреком, вздохнула. И брат понял душевное смятение сестры. Он успокоительно похлопал ее по плечу и тут же, сам уже озабоченный, спросил:
— У тебя что, дело ко мне?
— Не дело, а приглашение, — поправила Оленька. — Отец ждет тебя вечером в гости.
Брат низко свесил черные брови, притемнил светлые глаза — задумался.
— Нет, ты, Алеша, пожалуйста, долго не думай! — загорячилась вдруг Оленька. — Отец и так на тебя сердится.
— Что ж… — брат вздохнул. — Что, ж, я приеду, хоть и ненадолго.
— Так, значит, и передать отцу?
— Да, так и передай. Не ссориться же нам вдрызг… А ты куда сейчас?
— Мы с Сергеем, наверно, за Волгу махнем.
— A-а, это с ним, с Моториным, что ли?
— Ну конечно же с ним!
— А он тебе никакой новости не сообщал?
— Нет. А что?
— Да так, ничего… Счастливо вам погулять!
Сергей отказался ехать за Волгу и вместо увеселительной поездки предложил прогулку пешком до Мамаева кургана. Оленька удивилась, но перечить не стала: уж если рассудительный инженер Моторин так решил, значит, это разумно, полезно, необходимо, и ей, сумасбродной девчонке, остается только покориться.
От площади, ветрено-солнечной и уже пыльной, жаркой, они пошли затененным краем главной улицы, которая устремлялась на многие километры вдоль Волги к северу, в заводские районы.
Вплоть до самого Мамаева кургана (а путь был немалый — в семь километров) Сергей был молчалив и только иногда вдруг рассеянно улыбался, словно спохватываясь, что сегодня все же праздник и надобно хоть как-то отозваться на него; в то же время голубые прищуренные глаза его светились, независимо от общего задумчивого выраженья лица, зорким и жадным огоньком вниманья — но не к встречным людям, а к этим кубически-угловатым домам самоновейшей архитектуры, к тем же старинным, осадистым, как сундуки, купеческим строениям, к подновленным, по случаю Первомая, ларькам и заборам, к еще голеньким скверам, к Волге, веющей бурной свежестью…
Оленька украдкой, сбоку, как-то по-птичьи, быстро и тревожно взглядывала на парня правым, чуть косящим карим глазом, затем тоже принималась старательно рассматривать и дома, и скверы, и заборы, но решительно не находила в них ничего особенного и, недоумевая, еще больше тревожилась, тихонько вздыхала, а спрашивать — ни о чем не спрашивала: придет урочный час, и Сергей сам поведает свои печали.