Прошел, однако, месяц, прежде чем я смог, по предписанию врача, расстаться со своими невольными спутниками. О, какая это была великая радость, когда я, точно воскресший, смог один, без помощи Гильды, взобраться по круче к живописным развалинам замка Гогенбаден и увидеть с высоты простор Рейнской долины в сплошных виноградниках, в пестрых сельских домиках!
Выздоровление мое шло быстро. Мы уже совершали с Гильдой, а иногда и с отцом ее, дальние пешеходные прогулки или отправлялись в коляске в горы к хуторянам — швабам и алеманам, умельцам по выделке из бука фигурок козуль и серн, тупоносых башмаков и прочих сувениров. А вечерами мы обычно прогуливались по Баден-Бадену, чаще всего по длинной и широкой Лихтентальской аллее, мимо памятника королеве Августе. Здесь то и дело встречались отдыхающие и лечащиеся военные. После французской кампании их было особенно много в Баден-Бадене. Они прогуливались по городу с величавой надменностью победителей, заслуживших после смертельных тягот войны все удовольствия мира. Каждый встреченный пиджак или макинтош вызывал в них, кажется, презрительное недоумение: а почему он, собственно, не мундир или не шинель?.. Как идолы, созданные для всеобщего поклоненья, военные шли сквозь толпу, вздернув подбородки, глядя поверх голов, и даже самые завзятые курортники-богачи поспешно уступали им дорогу. К тому же лечебные ванны они принимали вне всякой очереди, в кинотеатре садились только на литерные места, а когда на экране возникало изображение фюрера, вскакивали с щелканьем каблуков и, выбросив руку чуть ли не к потолку, выкрикивали: „Хайль Гитлер!“ А следом, с послушностью сцепленных в одном механизме шестеренок, вскакивали все зрители, чтобы потрясти своим крикливым восторгом своды огромного зала.
Кстати, здесь, на курорте, я впервые увидел… имперского канцлера. Столичные кинооператоры отсняли его выступление на заводе „Борзинг“. Гитлер начал говорить тихо и внятно, даже с улыбкой. Но вот улыбка незаметно перешла в саркастическую ухмылку, низкий лоб под косой свисающей челкой наморщился, голос стал резким, хрипловатым, правая рука принялась жестикулировать и тянуться вверх, причем пальцы попеременно загибались. Вскоре к правой руке присоединилась левая, куда более энергичная, то и дело сжимавшаяся в кулак. Теперь обе руки вскидывались, скрещивались в воздухе над головой, заносились со сжатыми кулаками в разные стороны, словно у каждой был невидимый меч и оратор, говоривший о „коварстве“ плутократов-англичан, хотел отсечь им головы. Это они, уверял Гитлер с гневом карающего пророка, нарушили тихую, мирную жизнь Германии. Не будь козней англичан, жизнь немцев сделалась бы еще лучше: каждая рабочая семья имела бы по „фольксвагену“ — маленькому автомобилю. Поэтому Англию надо стереть с лица земли! „Если, — прибавлял тут же Гитлер, — они не протянут руку дружбы“.
Между тем курс моего лечения заканчивался. Близилась пора отъезда в Эссен, где знакомились с опытом немецких металлургов мои товарищи. На прощанье профессор Гельвиг организовал в мою честь поездку на Боденское озеро на новеньком „оппеле“.
Выдалось солнечное утро. Ласковые ветры с близкой Атлантики как бы уже несли теплое дыхание весны. Зацветал миндаль. А горные леса Шварцвальда встретили нас терпким, ожившим запахом сосны. Гильда уверенно вела машину по крутым дорогам и сквозь тоннели. Наконец, спустя несколько часов, с перевала в суровых пихтах я увидел разлитую по земле нежную синеву…
Это и было Боденское озеро, щедро расплеснувшееся между Германией и Швейцарией. С юго-запада над ним нависали тенистые Альпы, зато на северо-востоке ярко зеленели пологие холмы, а еще ярче — речные долины, в которых гнездились небольшие курортные городки.
Примерно через час мы уже сидели в приозерном ресторанчике приветливого Меерсбурга. Было свежо: со стороны Альп, из Швейцарии, тянул сырой ветерок, надувал полосатый тент над нашими головами. А на столе жарко дымились в собственном жиру голубые лососи, принесенные кельнером с косой, как у фюрера, челкой. И для меня, как, впрочем, и для моих спутников, было истинным удовольствием есть нежное, тающее во рту мясо и смотреть на озеро, на снующие белые пароходики. Одно только досаждало мне — резкий, какой-то взвинченный говор ресторанных посетителей.