— Связисты, — отрапортовал Боровский, — обслуживают перелеты военной авиации на трассе, проходящей через нашу область. Они, можно сказать, уже вышли на передовую.
— Это хорошо, хорошо, — кивнул Жарков. — Только не надо сильных выражений.
Он подошел к машине, поздоровался с шофером Овсянкиным, но садиться передумал.
— Я, знаете, пешочком до обкома, пешочком…
— Как можно, Алексей Савельевич! — возразил Водянеев нарочито громко: он всегда чувствовал прилив энергии, если замечал ее недостаток в других. — Ведь члены обкома уже в сборе. Из райкомов звонок за звонком: правильны ли слухи?.. В общем, я посоветовал бы спешить.
Жарков с прищуркой заметил:
— Не по душе мне твоя нервозность, Валентин Тимофеевич. Садитесь и поезжайте в обком. Да по пути мою жену подвезите к дому. А я скоро приду. Вместе прослушаем правительственное сообщение и прикинем, как действовать. Выдержка и спокойствие — это, брат, самонужнейшее сейчас качество.
Все в городе было спокойно-будничным и словно бы неподвластным никаким внешним переменам: ломовой извозчик под гром окованных тележных колес вез какие-то тюки; на пароход спешили пионеры в голубых шапочках-испанках; в скверах с хрипом и треском выстреливали фонтаны из ртов бетонных стерлядей; под немилосердным солнцем выгорала и даже попахивала паленым на газетной витрине «Сталинградская правда», и в ней, среди других новостей, сообщалось о новой пассажирской авиалинии Сталинград — Сочи…
Неподалеку от белоснежного универмага Жаркова окликнули как давнего знакомца:
— Товарищ партийный начальник, это верно — Киев и Житомир немцы бомбили?
Обернувшись, Алексей увидел в толпе старика с красным мясистым лицом под полотняной фуражкой; тот проталкивался к нему, двигая локтями, и настойчиво повторял: «Это верно, верно?..»
— Сегодня в полдень слушайте правительственное сообщение, — только и мог ответить Жарков.
— Эх, верно, значит! — старик словно в досаде на то, что его не смогли успокоить, сорвал со своей головы фуражку и уже хотел ее бросить себе под ноги в порыве отчаяния, да передумал — спросил дерзко, громогласно:
— Это как же такое понимать, товарищ главный партийный начальник? С неделю назад я самолично читал своей старухе опровержение ТАСС. А там черным по белому сказано, чтоб никто не верил зловредным слухам насчет агрессивности германцев. Так вот ты теперь и растолкуй, к чему то опровержение, ежели через неделю оно само себя опровергло?..
Сотни глаз в упор, требовательно смотрели на Жаркова, и он понимал, что отведи сейчас взгляд в сторону — и веры ему не будет. Да и не было у него привычки скашивать глаза в трудную минуту, ибо на людскую откровенность он всегда выходил с ответной душевной раскрытостью, а если подчас и давал осечку, то народ все-таки прощал промах, видя, что человек «срезался» по простоте сердечной — не от лукавого ума. Поэтому он и сейчас сказал то, что думал:
— Не скрою, отец, когда появилось заявление ТАСС, я тоже, как и ты, решил: раз слухи опровергнуты, значит, и впрямь отношения наши с Германией улучшаются. На самом же деле все оказалось иначе. И вот ты вполне резонно спрашиваешь: зачем нужно было опровергать слухи? Отвечу по своему разумению так: советское правительство стремилось сохранить мир до последней возможности, оно не давало себя спровоцировать.
И в этот самый миг репродуктор донес с площади Павших борцов медленный голос Молотова…
Стремительно подошел Алексей к обкому.
В коридоре третьего этажа его встретил сдержанно-тревожный, жужжащий гул голосов, затем, по мере приближения, сменявшийся откашливанием и, наконец, бодренькими возгласами приветствий, словно всем хотелось показать свою душевную стойкость под тяжестью свалившейся беды.
Алексей заметил: многие члены бюро обкома были в гимнастерках, туго, по-военному, схваченных в поясе армейскими ремнями чуть ли не времен гражданской войны, на некоторых ладно сидели отглаженные френчи цвета хаки и пузырились над высокими сапогами блекло-зеленые, с запахом нафталина, галифе. Тут же, в коридоре, находились работники партийного и советского аппаратов — почти все в длиннополых пиджаках.
Жарков на ходу одним кивком сразу поздоровался со всеми и, воронкой завивая вокруг себя людей, увлек их в свой кабинет.
На просторном, по-воскресному чисто прибранном, без пылинки, письменном столе с дребезгом и надрывом вызванивали телефоны. Алексей, однако, предпочел им самый молчаливый, с кратким названием «ВЧ». Его тотчас же соединили с Центральным Комитетом партии. Усталый голос помощника секретаря ЦК еще прежде, чем Жарков успел задать вопросы, ответил с хрипловатой раздраженностью: «Ждите указаний».