Раздался характерно глуховатый выстрел бронебойки, и Прохор увидел, как орудийный ствол судорожно дернулся кверху. Тем не менее танк продолжал надвигаться с набранной скоростью. Теперь в его неуклонном движении чувствовалось ожесточенное упрямство. Прямо перед собой он яростно и слепо хлестал длинными пулеметными очередями. Прохор поневоле пригнул голову. Однако в тот же миг он услышал не столько сам выстрел их многозарядной новенькой бронебойки, сколько смачное металлическое щелканье. Пулемет сразу смолк, точно озадаченный, а Прохор, осмелев, поднял голову над бруствером. То, что он увидел, наполнило его мстительной радостью. Передний, самый воинственный танк пятился с перебитой гусеницей, которая раскатывалась по жнивью дорожкой, в то время как опорные катки уже кромсали землю.
Радоваться, впрочем, было преждевременно. Из-за головного танка, справа, с натужным воем мотора, выбросился второй и, стреляя из пушки, пошел полным ходом на бронебойщиков. Поливанов спустил курок, но бронебойный патрон отскочил от башни. Самым же скверным было то, что танк уже находился в каких-то трех десятках метров и недоставало времени на перезарядку ружья. Оставалось одно: стянуть в окоп ружье, а самому улечься на днище, чтобы не быть раздавленным. Но прежде чем укрыться, Поливанов махнул Прохору — подал условный знак. И тот сейчас же выхватил из ямки-ячейки припасенную бутылку, круто размахнулся, с поворотом всего корпуса, с закидкой руки за спину, а затем, как бы раскрутившись, привстав даже на цыпочки, метнул бутылку в танк. Багрово-дымное пламя сразу же охватило башню. Из люка выскочил водитель в черном комбинезоне и, ошалев, заплетаясь ногами, помчался прямо на окоп. Тогда Прохор схватил автомат и подкосил его короткой очередью.
Тем временем Поливанов успел перезарядить ружье, стал устанавливать его на бруствер. Да, видать, замешкался наводчик: из черного вонючего чада выскочил третий танк. Прохор присел, и в тот же миг обвальный скрежет гусениц оглушил до боли в ушах, и по спине, по каске застучали комья земли. В окопе стало темно, как в могиле. К тому же один из глинистых скатов, хрустнув, начал сползать, давить на правое плечо. Прохор тряхнул им, онемевшим, а оно будто влипло в глину. Тогда, в страхе быть заживо погребенным, он напружился и дернулся всем телом, вырвался, прополз на локтях метр, другой, пока не столкнулся с Поливановым.
— Жив? — окликнул он друга.
— Живехонький, — простонал тот придушенно. — А ты проворься! В хвост бей ирода, покуда утюжить не стал…
Как только танк пронесло, Прохор вскочил, нащупал в ямке присыпанную землей бутылку и метнул ее прямо на жалюзи, в моторную часть, и пламя высоко вскинулось косматой гривой.
— Молодец, — похвалил слабеющим голосом Поливанов, поднимаясь и отряхиваясь. — Вот расплющило бронебойку… Не уберег… Что делать-то будем?..
— Мой ответ один: стоять насмерть, пока зажигалки и гранаты есть.
Бронебойщики взяли по противотанковой гранате и глянули поверх бруствера в степь, где чадными кострами пылали немецкие танки, а уцелевшие отползали в спасительном дыму. И опять Прохор увидел перед самыми глазами бесстрашный лиловый цветок. Бог знает как он выжил!
— Ничего, удержимся, — тихо и убежденно выговорил Прохор, не сводя глаз с бессмертного цветка.
— Оно, может, и удержимся, коли не в лоб вдарят, — кивнул Поливанов и одновременно почесал затылок.
— А ты, Степан Арефьевич, не скребись, не сомневайся.
Прохор щурко глянул на друга. Ясно было: все душевные колебания Поливанова происходили именно оттого, что не находилось под рукой верной бронебойки. И Прохор, уловив слабинку в поведении своего командира, веско заметил:
— Давай-ка, знаешь, поровну поделим и зажигалки и гранаты да рассредоточимся.
Едва успели разойтись, как опять началась танковая атака.
Низкие, приземистые машины, в основном средние танки, теперь расходились лучами как бы из одной точки. На беду поднявшийся ветер стал гнать дым в сторону окопов. И Прохор вдруг прямо перед собой увидел вздыбленный корпус скрежещущей махины, однако не растерялся — кинул противотанковую гранату в упор, под самое желтовато-лягушечье подбрюшье. Осколки брызнули густо, как от разбитого стекла, но Прохор вовремя присел. И тут же, со дна окопа, он услышал бренчанье сорванной гусеницы, а затем с удивлением и ужасом увидел, как крутящийся на месте танк надавил другой, нависшей над головой, вращающейся гусеницей на край окопа — и земля рухнула прямо в запрокинутое лицо, в судорожно раскрытый рот…