— Я не держу, — миролюбиво согласился Щавель. — Ты сам себя в капкан загнал.
Карп протяжно выдохнул и поник, словно сдулся.
Щавель обратил взор на Литвина. Сотник потупился.
— Мне за движением назначено смотреть. Ты знаешь, я князем поставлен, — упорядочил отношения старый командир, чтобы у начальников более не возникало сомнений. — За Арзамасом я вас оставлю, уважаемые. Карп займётся своим делом, а ты, сотник, своим. И все будут довольны.
— Будем, — сказал Литвин, не смея спорить.
— И ты, Карп, тоже будешь доволен, — обронил Щавель, переведя внимание на караванщика.
— Да, — не осмелился прекословить знатный работорговец, когда-то мальчонкой утащенный злыми татарами в полон, а потом выдвинувшийся на руководящую работу за счёт тяжёлого характера, могучего здоровья и выпестованной кнутом злобы.
Щавель вернулся к своим. Парни, почтенный Альберт Калужский и Лузга кучковались наособицу, причём последний что-то рассказывал, оживлённо жестикулируя.
— Там у них есть мотоцикл. Садишься в седло, хвать за рога, ногой по стременам как пнёшь, и давай ему ро́ги накручивать, а он рычит и мчится как бешеный.
— Не, у нас такие не водятся, — степенно ответствовал Жёлудь.
— Да он железный, как шведский пароход. Мчится, как ветер, и воняет будь здоров.
— Тьфу, срань, — сплюнул парень.
— Прости и помилуй, — осенил себя святым знамением Альберт. — Не может Господь милосердный допустить в мир такую пакость, разве что в наказание нам грешным.
— Не веришь? Руби мой уд на пятаки! — страшно забожился Лузга, обращаясь сразу ко всем. — Суйте в зад мне наждаки, если я вру!
— В Орде водится много престранных зверей, — примирительно воздел ладошки целитель. — Не все они от Творца, иные вышли из рук человеческих, покоряя бренную плоть торжеству научного разума.
— Вот бы на таком промчаться, — мечтательно вздохнул Михан. — Быстро он бежит?
— Галопом. Да что там галопом, любого скакуна обгонит вмиг. Летит как вихрь.
— Много жрёт?
— В городе шесть-семь литров, на трассе — четыре-пять, — скороговоркой выпалил Лузга.
Его никто не понял. Что за скакун, который только пьёт? Увлекательный разговор про басурманскую скотину прервал Щавель.
— Сегодня ночуем в поле, — поставил в известность командир своих ближних. — Завтра обедаем в Валдае и идём дале. Послезавтра встаём на постой в Бологом, переночуем под крышей.
Парням было не привыкать к отдыху под открытым небом, а Лузга тут же сунул руки в брюки и с любопытством воззрился на Щавеля, спросил с подначкой:
— Это как же, Валдай проедем? Там девки с бубенцами на причинных местах. Сотник такого не упустит.
— Сотнику только и делов что до девок? — равнодушно кинул Щавель. — Двинем, как я сказал.
— Войско-то не взропщет?
— Войско подчинится приказу командира, а Литвин — мне.
— Чё, и Карп согласен?
— Очень даже.
Лузга мотнул башкой, пригладил зелёноватый ирокезы:
— Хэх, тебе решать, ты начальник, а я дурак, коли сразу такой расклад не просёк. Совсем забыл, что ты старший по званию и как есть командир.
— Помни, — сказал Щавель.
Глава одиннадцатая,
в которой отряд доходит до Середины, а справедливость до края
С Московского шоссе Великий Новгородский тракт сворачивал на насыпь — каменистую дорогу среди лесов и болот, проложенную в незапамятные времена, ещё при царе, и называемую почему-то железной, хотя ни единой железки на ней днём с огнём не сыщешь. В Святой Руси железо на дороге не валяется. Насыпь вела в обход городищ Торжка и Твери, которым пришёл пиндец.
По старому шоссе почти никто не ходил, кроме китайских гастарбайтеров, прозванных в народе ходями. Оно и понятно, китайцев радиация не берёт, а нормальным людям в тех краях делать нечего. Обстановку на другом берегу реки Тверцы точно отражало бабье напутствие «Гвозди тебе в руки и ноги, ни пути тебе, ни дороги», часто применяемое как порча. Словом, люди тех мест избегали, а за нечистое пепелище Твери и вовсе соваться не следовало, ведь впереди ждала Москва.
За Валдаем Великий тракт терял гордое имя Новгородский, однако сильно хуже не становился. При светлейшем князе он превратился в торный путь к Рыбинской цитадели, крепко севшей на волжско-беломорскую торговую жилу. Со времён крайнего посещения Щавелем дорога претерпела значительные изменения к лучшему. Колеи в самых разъезженных местах замостили брёвнами, с обочин холопы дистанционной службы то и дело подсыпали щебень, которого тут водилось немерено. За состоянием насыпи следили, но всё равно это было не Московское шоссе, галопом не поскачешь, да и рысью-то, честно признаться, не везде.