- Ну такое, - фыркнула девчонка. Она все еще топтала мою каменную крошку.
- Да пошла ты. Тупица.
Она промолчала. Привыкла, наверное. Я стушевал и, промямлив что-то, сам не помню, что, отошел от нее к табличке на остановке. Расписание. Автобус должен прийти в 1:25. Скоро.
- А вы где работаете?
- На заводе.
- Много получаете?
- Нормально.
- Это как?
- Есть можно.
- Ну я вижу. Там, кстати, крошки от кекса валяются, - она махнула головой мне под ноги.
Я бросил на нее настолько озлобленный взгляд, насколько мое уставшее лицо могло это сделать. Нахалка.
- А ты прям миллионами разбрасываешься.
- Нет. У меня нет работы, я же ребенок.
- Ты врешь.
- Нет. Я бы так к отцу сбежала.
- Он же в тюрьме.
- И что? Я бы к нему приезжала хотя бы. А так я тут застряла.
- Так приют – это, наоборот, хорошо. Там кормят, поят, спать можно, друзья есть.
- А вы хоть раз в приюте были?
- Нет.
- Ну так и помалкиваете.
На дороге появился легкий свет. Я подняла глаза на горизонт, где маячил маленький огонек. Появился ревущий звук, как будто кого-то режут бензопилой. Маленький трясущийся из стороны в сторону автобус подъехал к остановке и с треском распахнул дверцы. Девчонка запрыгнула первой. Я бросил последний взгляд на остановку, фонарь-одиночку и каменную крошку, вновь сформированную в горку, и залез в транспорт. Девчонка сидела на заднем сидении, скрестив ноги по-турецки, и смотрела прямо мне в глаза. Это она так просит заплатить за нее? Ей там в приюте даже денег на транспорт не дают. Нищеброды.
- Два, пожалуйста.
Водитель, бледный, как пробудившийся мертвец, с обвисшими мешками под глазами машинально протянул две бумажки на ощупь – туалетная бумага. Я скомкал их и кинул в карман, где уже лежали сотни таких же и крышки от сидра.
Автобус рванул сквозь темноту вперед. В салоне помигивал свет, словно заигрывал со мной. Неужели фонарь преследует меня?
- Не страшно одной так поздно ехать? – спросил я, усаживаясь на расстоянии в два кресла от девушки.
- Нет. Есть вещи пострашнее, например, орущая комендатша в семь утра. Хочется ее убить или убиться самой.
- Сочувствую.
- Не надо. Все мы за что-то мучаемся на этой грешной земле. Так в Библии написано.
- Ты читала Библию?
- Нет, так на стене в туалете приюта написано.
- Хорошие туалеты у вас. Подчерпнуть мудрости можно.
- За время жизни в приюте можно состариться и заново родиться. Поэтому я могу казаться как глупым ребенком, так и мудренной старухой. Тебя тоже жизнь потрепала, я смотрю, - она впервые посмотрела мне в глаза, так открыто и вызывающе. Ну и чернющие у нее глаза. Жуть.
- Я обслуживающий персонал. Мне положено быть потрепанным жизнью.
- Хотел бы сбежать?
- От чего?
- От этой жизни.
- Зачем? Мне нормально.
- Оно видно, - она прыснула, облокотившись к окну. Лин обхватила колени и прижала их к груди. В такой коконообразной позе она могла бы превратиться в бабочку и свалить от всех проблем.
- Знаешь, я работаю по девять часов в сутки, пью в местном пабе, плачу по счетам иногда, заполняю свой холодильник сидром и курю по пять сигарет в день. Что меня может не устраивать? А меня все устраивает. Чем ты мне предложишь заниматься? Может кисточкой махать на бумажке, или стихи читать на остановках, или романсы петь в метро? Я похож на такого человека?
- Человека какого?
- Ну… другого.
- То есть, свободного?
«Свободного» - а что это значит? Наверное, это что-то из мира фантастики, потому что человек, находящийся в заложниках у крученной в бумажке травы, вряд ли сможет объяснить это понятие. Никто не может. Тогда что это такое?
- Что для тебя… свобода? – спросил я на полном серьезе Лин.
- Свобода? Ну это когда можно врезать комендатше, орущей в семь утра. Это когда можно разбить прилавок с шоколадом и съесть все махом, чтоб потом живот раздулся от боли. Это когда можно разрыдаться на улице и никто не пнет тебя, чтоб ты заткнулся. И когда можно свалить из страны. А у тебя?
- Ну это… Это… Это когда можно не прийти на работу и не сказать об этом заранее. Или прийти в бар не в семь вечера, а сразу утром. Или когда можно плюнуть в лицо начальнику завода. Или когда можно обокрасть клад с сидром. Или когда можно взять огромный кредит и потратить все деньги на сигареты. Черт, ну я и кретин.