Потом я рассказывал эту историю множество раз: в командировках, в застольях, на пляже, друзьям и даже малознакомым попутчикам в поездах.
И все долго смеялись.
Кстати, майор Алексей Иванович звонил мне еще дважды, в том самом, 1980-м. Один раз он мне почему-то радостно сообщил, что только что вернулся из отпуска, второй - признался, что очень ему нравится, как я пишу, и попросил назвать номера газет, в которых были мои статьи.
С тех пор он исчез...
До сих пор не могу понять, что же им было тогда от меня надо? Действительно ли их интересовала эта ерунда про буддизм и каратэ или просто нужен был повод для беседы?
Как-то я рассказал эту историю ленинградскому писателю Константину Азадовскому (о его судьбе еще пойдет речь в этой книге), который сам по милости КГБ отсидел два года на Колыме.
По мнению Кости, вот так же, как и меня, вызывали и вызывают многих, но большинство предпочитает о подобных встречах не рассказывать. Почему? Да потому, по его мнению, что их заставляют молчать под угрозой компрометации.
Не знаю, могли ли Алексей Иванович со своим начальником чем-то мне пригрозить в том, восьмидесятом, и потом - сделать своим осведомителем. Не знаю, не уверен...
Скорее всего, больше они никогда не приглашали на конспиративные встречи по другой причине: слишком быстро и слишком многим я рассказал об этой странной встрече. Вполне возможно, они решили, что с таким трепачом уж лучше и не связываться.
Не знаю, не знаю... Им было виднее. Но вот что поразило меня сейчас в себе самом, когда вдруг ударился в собственные воспоминания: как отчетливо сохранились в памяти эти две встречи! Какое было время года - помню! Какая погода стояла на улице! Время суток, место встреч, с кем был, о чем разговаривали - все-все! Даже запахи - именно те запахи, тех лет, - и то, кажется, если чуть-чуть постараюсь, мгновенно почувствую.
А что, эти встречи были из числа главных в моей жизни? Да абсолютно нет. Больше того - они из тех, которые и не должны остаться в памяти. Мало ли с кем сводила судьба! Уж не говорю, со сколькими чиновниками из разных министерств и ведомств мне приходилось видеться. Так сейчас хоть убей - не вспомню, ни что это были за чиновники, ни о чем мы с ними говорили и для чего встречались.
А эти встречи - помню. А эти - не позабыл. Я это к тому, что сижу сейчас, читаю письма-исповеди, пришедшие ко мне, и в них - то же самое!
Зоя Федоровна Суржина помнит, что в местную, свердловскую Лубянку ее вызвали к 15.30. А это когда было - в 1951 году! Не просто - днем и не просто - после полудня, а именно к 15.30...
А. С. Гуревич не забыл, что каюта, в которую его вызвал особист, чтобы предложить "стучать" на товарищей (он служил на корабле в пятидесятые годы), имела номер А-40.
Иля Анатольевна Штейн пишет, что свидания ей назначались на Кудринской площади - так в 1933 году называлась площадь Восстания (до того, как ее недавно снова сделали Кудринской).
Или уж совсем невероятный факт:
"Мне было указано, куда ежемесячно звонить по телефону.
Номер этого телефона я помню даже спустя 55 лет: Некрасовская АТС 2-18-89" - это пишет агент ОГПУ Н., сейчас уже древний старик.
Нет, не просто так, не случайно выхватывает память из всего накопившегося за жизнь мусора именно эти мгновения. И мне тоже - нечего удивленно разводить руками, а что это я помню подобную ерунду?
Да нет, помнишь, потому что и для тебя это была не ерунда. Это сейчас веселишься, а тогда, в юности, убежден, сам воспринимал эти странные встречи куда более остро, и, конечно, тревога охватывала тогда еще не очень окрепшую твою душу.
А вот еще одна защитная реакция памяти.
Из письма в письмо повторялось, что те, кто вербовал, имели "цепкий, колючий взгляд" и "вкрадчивый голос". Да и сами по себе чекисты с первого же знакомства вызывали омерзение.
"Странными казались его лицо и фигура, словно выращивали человека в парнике или накачивали гормональными препаратами, отчего он имел щечки младенца, приличный животик и глаза, не выражающие никакого чувства" (молодой белорусский писатель Славомир Адамович).
"Низкорослый... Короткие ноги. Круглое одутловатое лицо. Пристальные свинячьи глазки" (московский актер А. А. Головин).
Еще десятки подобных портретов чекистов нашел я в исповедях!
Да что, не было, что ли, среди них гусаров? Не было поэтов? Не любили их женщины? Не было среди них рубах-парней и заводил компаний? Не пели разве они в своих компаниях Вертинского в 30-е или Высоцкого в 70-е? Неужели только физическими уродами заполнялись коридоры больших и малых Лубянок во времена ЧК, ГПУ, НКВД, КГБ?..
В другом, наверное, дело.
В страхе перед НИМИ!
"У меня подкосились ноги...", "Я похолодел...", "Ладони тут же стали влажными...", "Я замерла от ужаса..." - подчеркиваю фразы из писем секретных агентов, первых попавшихся, лежащих сейчас передо мной на столе.
Именно страх перед НИМИ превращал ИХ, людей, возможно прелестных в быту или замечательных в дружеских компаниях, в монстров, "накачанных гормональными препаратами".
А страх, переживаемый тобой, может иметь только такое лицо.
Хотя бы этим оправдаться сегодня за тех, кого предал, кого продал, кому изменил...
Нет, зря я так написал! Не для того, чтобы бросить в кого-то камень, я взялся за эту книгу.
И те, кто ждал на конспиративных квартирах, и те, кто, робея, поднимался по лестнице, чтобы прийти на эту конспиративную встречу, - все были частью одной безумной машины.
И ты сейчас, как школьник на уроке физики, пытаешься понять, почему одно колесико приводит в движение другое, другое - третье.
И вот уже все завертелось...
И человек как в метели, которая кружит, кружит и кружит, и не видно дороги, и не видно просвета.
ОДИНОКИЙ ГОЛОС В ХОРЕ
Москва. 1931 год.
"В октябре 1931 года я поступила в Московский гидрометеорологический институт.
Где-то в первую декаду учебы на листке из школьной тетрадки появилось объявление, в котором было написано восемь фамилий, в том числе и моя. Всем нам предлагалось зайти в отдел кадров. Каково же было мое изумление, когда мне сообщили, что я должна зайти на Лубянку. Правда, в то время слово "Лубянка" еще не звучало так зловеще, как в последующие годы, хотя и радости, конечно, не вызывало.