Она также боялась выходить на улицу, боясь встретить людей, которые могли задать ей ненужные вопросы. Ямина также опасалась представителей власти, которые потребовали бы объяснений: кто они такие и откуда приехали.
Именно Хамиду пришлось покупать провизию для дома и одежду для Ямины — она убежала из Крыма лишь в том, что было на ней, не захватив с собой никаких вещей.
В любом случае дорогие элегантные платья, которые она носила в теплые летние месяцы в Балаклаве, нисколько не защищали от зимних холодов в Константинополе. Кроме того, они могли выдать ее происхождение, в то время как Ямина хотела казаться неприметной и не бросаться в глаза окружающим.
Хамид приобрел для нее дешевые вещи, не модные, но теплые. И все же на Ямине они смотрелись великолепно, как и все, что она носила.
Ее отцу становилось все хуже и хуже, но они не осмеливались обратиться к врачу.
Ямина изо всех сил старалась ухаживать за больным. Она сожалела о том, что изучала не медицину, а различные гуманитарные дисциплины.
— Я уверена, что хозяину станет лучше, когда потеплеет, — в тысячный раз говорила она Хамиду.
Когда через узкие окна начало пробиваться весеннее солнце, девушке показалось, что на щеках отца появился еле заметный румянец.
Даже сейчас он был красив. Ямина подумала о том, что он всегда был одним из самых привлекательных мужчин при царском дворе в Санкт-Петербурге, где не было недостатка в красавцах.
Его волосы и борода поседели, глаза запали, а скулы заострились. Когда он спал, Ямине временами казалось, что его лицо похоже на мраморное изваяние.
Словно надгробная скульптура, неожиданно подумала девушка и, словно ребенок, расплакалась. Ей было невыносимо горько думать об этом. Ямина знала, что потерять отца — значит лишиться всего, что осталось у нее в этой жизни.
Думая о нем, Ямина вышла из кухни, которая занимала всю нижнюю часть дома. По узкой шаткой лестнице она поднялась на второй этаж.
Мебели в доме было мало. За исключением ковров на полу, которые купил на базаре Хамид, здесь не было больше никаких предметов роскоши.
Ямина очень тихо открыла дверь отцовской спальни.
Отец лежал на низком диване с горой подушек, на которые можно было бы опереться, когда он привставал по ночам, чтобы отдышаться. Из окна ему был виден город до самого Босфора, а на другой стороне залива — зеленые холмы и горы.
Войдя в комнату, Ямина подумала, что он все еще спит. Еле слышно ступая по коврам, она подошла к нему и поставила кувшин с соком лайма возле его кровати.
«Не буду его будить, — решила она. — Хамид прав… сон лучше любого лекарства, которое я могу ему принести. Возможно, от хорошего сна пройдет лихорадка».
Бесшумно поставив кувшин и стаканы на столик. Ямина остановилась и посмотрела на отца — на его прямой, аристократический нос, высокий лоб с зачесанными назад седыми волосами и руки, спокойно лежащие поверх одеяла.
Внезапно девушка испугалась.
Медленно, словно через силу, она дотронулась до его руки. Ее пальцы ощутили холод, и она поняла, что случилось именно то, чего она так страшилась.
Вскрикнув, Ямина опустилась на колени.
На мгновение она была даже не в состоянии плакать, осознавая лишь эту внезапную остановку жизни, словно всему настал конец.
Долгое время она смотрела на его лицо. Затем поняла, что душа уже покинула его тело, и с горечью воскликнула:
— Папа! Папа! Как я без тебя справлюсь? О дорогой мой папа, мне будет так тебя не хватать!
Она словно в пустоте слышала свой собственный голос. Затем, будто кто-то сказал ей, что она должна молиться не за себя, а за своего отца. Ямина начала читать молитвы за упокой души усопших. Девушка не слышала их после похорон своей матери, и все же они остались в ее голове, и она могла повторить их слово в слово.
Только когда молитвы были прочитаны и с губ девушки сорвалось последнее «аминь», из ее глаз хлынули горькие слезы. Она наклонилась и уткнулась головой в одеяло, которым был накрыт ее отец.
Прошло немало времени, прежде чем Ямина спустилась вниз.
Там ждал ее Хамид.
— Хамид, хозяин умер! — сообщила она. Голос ее звучал спокойно, а в глазах больше не было слез.
— Да перенесет его душу в рай всемогущий Аллах, госпожа.
— Теперь ему больше ничто не грозит, Хамид. Наверное, это более важно, чем что-либо другое, — сказала Ямина.
— Я знаю, госпожа. Когда я вернулся, то подумал, что хозяин, может быть, уже покинул нас, но я не был уверен.
— А что, если это… случилось бы… с ним! — прошептала Ямина, вспомнив шпиона на базаре.
Затем, дрожа только от одной этой мысли, она торопливо добавила:
— Мы должны рассуждать здраво, Хамид. Если меня обнаружат, я не хочу, чтобы тебя обвинили в укрывательстве русской.
— Я не оставлю вас, госпожа.
— Я должна уехать из Константинополя, — сказала Ямина. — Вот только куда?
— Я уже думал, что это может случиться, госпожа, — ответил Хамид. — У меня есть одна идея, но, пожалуйста, не сердитесь на меня.
— Я никогда не стану на тебя сердиться, Хамид, — заверила его девушка. — После всего того, что ты сделал для меня и отца, я вечно в долгу перед тобой.
— Я подумывал, — сказал слуга, — что вам следует отправиться к Михри и остаться у нее до тех пор, пока не закончится война.
— К Михри? — изумленно воскликнула Ямина. — Но ведь Михри сейчас в султанском гареме!
— Я знаю, госпожа, но сейчас она обрела власть: она стала икбал.
На лице Ямины появилось удивление.
Она знала, что словом икбалзовут фавориток султана. Впрочем, здесь нет совершенно ничего удивительного: Михри была настоящей красавицей.
Двумя годами ранее черкешенку Михри похитили из их поместья в Балаклаве. Женщины этой народности славились своей красотой на всем Ближнем Востоке.
Ямина тогда очень рассердилась. Это же просто немыслимо — чтобы такое произошло с кем-то из их дома. Тем не менее другие их слуги не разделяли этого негодования, так же как и многие жители Крыма.
Для девушек считалось за честь оказаться в Серале. Да и в любом случае, если уж ее похитили, то ничего не поделаешь, как ни протестуй.
Семья Михри работала в доме Ямины в Балаклаве с тех пор, как был построен дом.
Ее родители-черкесы попросили, чтобы их взяли на работу. Они оказались такими отличными слугами, честными и трудолюбивыми, что Ямина всегда считала их членами своей семьи.
Красоту черкешенок восхваляли на всем Востоке, а строгая иерархия в константинопольском гареме основывалась на законе, согласно которому султан не имел права вступать в плотскую связь с турчанкой.
Поэтому женщин всегда доставляли из других стран: из Грузии, Сирии, Румынии. Иногда даже попадались из западноевропейских государств.
Таким образом, последующие султаны всегда были сыновьями матерей-рабынь и, по сути, лишь наполовину турками. Агенты турецкого имперского правительства прочесывали всю Юго-Восточную Европу и весь Левант в поисках красивых девушек и особенно ценили красавиц черкешенок.
Впоследствии Ямина подумала, что, возможно, слухи о красоте Михри, ходившие в их краях, достигли ушей константинопольских султанских агентов.
«Рейды» по южному побережью России были вполне обычным делом, и, что бы ни говорили родственники и власти, сами девушки зачастую оставались более чем довольны. С ними, как правило, обращались хорошо. И как только они оказывались в Серале, у каждой из них появлялась блестящая возможность привлечь благосклонное внимание султана. Самым главным достижением — при условии, если девушка достаточно красива или умна — была возможность стать одной из его четырех кадии,или жен, узаконенных Кораном.
Каждая женщина мечтала обрести власть и оказывать влияние на султана. Не секрет, что султанами Оттоманской империи управляли женщины, которых они любили.