Я покраснела.
Потом я отмыла волосы от дорожной пыли и пота, высушила, расчесала.
— Я хочу есть, — сказала я.
— Сядь на пол, — велела мне Саша.
Я, голая, уселась на пол.
Она бросила мне связку колец с колокольчиками.
— Надень.
— Они же застегнуты.
— Надень.
Вытянув левую ногу, я осторожно, одно за другим, надела на нее четыре кольца. Между кольцами — тоненькая вертикальная планка. Каждое кольцо размыкается и застегивается: на одном конце — крошечный штырек, на другом — паз. Болт входит в паз и защелкивается. Кольца плотно охватывают ногу. На каждом кольце — пять колокольчиков.
Надела. Застегнула.
Сижу и боюсь ногой пошевелить: зазвенят колокольчики, привлекут мужчин.
— Умеешь танцевать голой? — спросила Саша.
— Я не знаю танцев рабынь, — прошептала я, — я не умею танцевать.
— А шелками оборачиваться умеешь?
— Нет, госпожа. — Я потупилась.
— А пользоваться косметикой и духами рабынь?
— Нет, госпожа.
— А носить украшения?
— Нет, госпожа.
— А как доставить мужчине высшее наслаждение, знаешь?
— Я мало знаю, госпожа, — призналась я.
Лишь бы ногой не шевельнуть!
— Да тебя вообще чему-нибудь учили?
— Я мало знаю, госпожа. Одна рабыня, по имени Этта, научила меня кое-чему, чтобы я не была совсем уж никчемной, чтобы не били слишком часто.
— Кто твой прежний хозяин?
— Туп Поварешечник, бродячий торговец.
— А до этого?
— Турнус из Табучьего Брода, землепашец.
— А до этого?
— Клитус Вителлиус из Ара, воин.
— Хорошо.
— Но у него я была совсем недолго, — добавила я.
— А до этого?
— Двое воинов. Не знаю, кто они. Просто я принадлежала им.
Саша не удивилась. Девушка часто не знает, кто ее хозяин. Днем ее могут схватить, вечером превратить в рабыню, а утром — продать.
— А до этого? — спросила Саша.
— Я была свободной.
Взглянув на меня, Саша рассмеялась.
— Ты? — переспросила она.
— Да, госпожа.
Она хохотала. Кровь бросилась мне в лицо. Да, наверно, без ошейника меня теперь представить трудно.
— Искусство быть рабыней тебе неведомо, — заключила Саша, — или почти неведомо. Ничего ты не знаешь: ни как двигаться, ни как смотреть, ни осанку держать не умеешь, ни телом своим владеть, ни лицом, не говоря уж о тонкостях и уловках, от которых зависит, позволят ли тебе мужчины жить.
Я не сводила с нее испуганных глаз.
— Но ты хорошенькая. А к хорошеньким девушкам мужчины снисходительны. Так что надежда есть.
— Спасибо, госпожа, — прошептала я.
— Почему ты не двигаешься?
— Колокольчики… — чуть слышно пролепетала я.
— Ну и что?
— Стыдно. Чувствую себя рабыней до мозга костей.
— Ну и прекрасно, — ответила Саша. — Встать, рабыня! — выпалила она.
Под звон колокольчиков я поднялась на ноги. Увешанная колокольчиками рабыня.
— Пройдись по комнате!
— Пожалуйста, не надо, госпожа! — взмолилась я. Она подняла плетку. Я повиновалась. И снова встала перед ней. И тут вдруг она коснулась меня. В смятении я отвела глаза, закусила губу.
— Великолепно, — похвалила она. — Стоило звякнуть рабским колокольчикам — и ты готова для мужчины.
— Пожалуйста, госпожа, — умоляла я.
— Горячая шлюшка! К зеркалу! На колени! Я встала на колени перед зеркалом.
— Существует сто одиннадцать основных оттенков губной помады для рабынь, — начала она. — Все зависит от настроения хозяина.
— Да, госпожа, — кивнула я.
Немного позже в комнатенку собрались и другие девушки. Как и мне, им предстояло прислуживать за вечерней трапезой. Так уж принято в крепостях на Горе — если крепость не под осадой, для мужчин вечер — время удовольствий.
— Через пять энов, — прокричал снаружи мужской голос, — чтоб были в зале на пиру!
Девушки заахали, занервничали, завершая последние приготовления, спешно поправляя украшения и шелка. Кое-кто торопливо подкрашивался. Двое сцепились из-за кружочка теней для век, но опустившийся между ними кнут Саши быстро их успокоил. Вернувшаяся от Хака Харана Сульда, сияя, подкрашивала губы. Девушки приглаживали шелковые наряды.
Я взглянула в зеркало. Хороша! Платье из алого шелка. Накрашена, надушена. Мягкая, слабая, податливая. Увешана браслетами, ошейник оплетен золотым ожерельем.
— Красивая, — шепнула я. Ну и помогла же мне Саша!
— Для девчонки бродячего торговца неплохо, — улыбнулась Саша.
— Я боюсь, — призналась я.
— Не бойся.
— Что я должна делать?
— Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной. Я взглянула на девушку в зеркале. Вспомнились слова Турнуса: «Твое место у ног мужчины». На щиколотке — колокольчики. Красивая. В ошейнике и шелках, благоухающая духами рабыня. Очень красивая. Сомнений нет: ее место — у ног мужчины. Она — рабыня. Она — это я.
— Быть ослепительно красивой и абсолютно послушной, — сказала Саша.
— Да, госпожа, — ответила я.
По решетке внутренних ворот застучали. Девушки испугались, даже Саша.
— Быстрей! — покрикивала она. — Быстрей!
Мы бросились вон из комнаты и вскоре, пройдя двое ворот, ступили босыми ногами на богатые ковры и поспешили ублажать хозяев.
Глава 12. СЕРЕБРЯНЫЙ ЛИСТ
— Хозяин? — вымолвила я.
Стоя на коленях, я протягивала ему блюдо с мясом.
Турианской вилкой он подцепил с блюда кусочек мяса и положил себе на тарелку. Стоящая на коленях девушка поднесла ему вина.
Подойдя к следующему мужчине, я встала перед ним на колени, предлагая ему блюдо с мясом.
Комнату наполняла чувственная турианская музыка. Между столами, позванивая колокольчиками, грациозно танцевала девушка в желтом шелке.
Вот уже больше месяца я на заставе Турмусовых Камней.
Часто меня задерживали подольше — служить мужчинам. Саша многому меня научила. Теперь я уже не та девушка, которую за шесть медных тарсков купил Борчофф, предводитель воинов заставы Турмусовых Камней. Он мог поздравить себя с удачной покупкой.
— Сколько ты заплатил за нее? — спросил его как-то один из его помощников.
— Шесть медных тарсков, — ответил он.
— Ну и наметан же у тебя глаз на рабынь! — восхитился помощник.
Борчофф ухмыльнулся.
Я спешила дальше.
«Горячая, как пага», — сказал, как-то обо мне один воин и швырнул меня своему приятелю. Я собой не владела. Бывало, я лежала без сна в запертом алькове, глотая слезы. Не хочу быть рабыней!
«Ты прирожденная рабыня, — сказала мне однажды Саша. — Ты создана для ошейника». — «Да, госпожа», — проронила я в ответ. А временами, плача от стыда, ворочалась в своей крошечной нише. Странно: я часто думала об Элайзе Невинс. Там, на Земле, в нашем престижном колледже, я была ее^главной соперницей. Видела бы она меня теперь! Вот хохотала бы, каким бы презрением облила!
— Мяса, Дина! — позвал мужчина.
Я бросилась к нему, стала на колени, протянула блюдо. Не выпороли бы!
Теперь на заставе двадцать девять девушек. Но состав их немного изменился; пятерых продали проезжим турианским купцам, которые вели с заставой торговые дела, в последующие недели купили по случаю еще шестерых. Запасы нужно обновлять: мужчины любят разнообразие.
— Тебя не продадут, Дина, — сказала мне Саша. — Ты — просто подарок.
— Да, госпожа.
Здесь, на заставе, мы, рабыни, существуем, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Но поскольку, кроме нас, рабынь в Турмусовых Камнях нет, мы должны и прислуживать им, и исполнять кое-какую работу: мыть полы, шить, стирать и гладить одежду, прибирать. Помогаем мы и на кухне: обычно готовим овощи, моем посуду. Мужчинам, несущим службу на крепостной стене, нужно принести воды. В общем, грязной работы хватает, и ложится она, естественно, на нас, рабынь. Хотя в целом, по-моему, жаловаться не приходится. Поутру нам дают выспаться, работа в основном кончается рано, чтобы мы могли отдохнуть и подготовиться к вечеру. В обычный день немногим из нас выпадает больше двух-трех анов несложной работы. Иллюзий мы не питаем: основная наша обязанность — угождать мужчинам.