— Почему не другую? Эта будит во мне слишком грустные воспоминания…
— Может быть именно поэтому она так трогательно звучит в ваших устах.
— Ах, горькая участь моя! — вздохнула про себя дона Элвира, — те, кто меня сильно любят, становятся, не ведая того, моими палачами.
Во что бы то ни стало Элвира хотела уклониться от нового испытания. Петь при таких обстоятельствах было для нее самым мучительным, что можно было придумать. Но она не могла больше противиться уговорам, и, вспомнив рассудительный совет своего отца, не стала больше заставлять себя упрашивать. Она оперлась на руку, предложенную ей Алваро, прошла к пианино и села к инструменту с изяществом и элегантностью исполнительницы, часто музицирующей на досуге.
Толпа любопытствующих и трепещущих в самом томительном ожидании теснилась вокруг пианино. Кавалерам не терпелось узнать, так ли хорош ее голос, как прекрасна ее внешность, была ли эта фея еще и сиреной. Девушки надеялись, что сейчас будут иметь удовольствие созерцать провал этого удивительного создания и уже готовились сравнить ее с павлином из басни, жалующимся Юноне, что, создав его самым красивым из пернатых, она забыла подарить ему певческий дар, наделив его резким и неприятным голосом.
Атмосфера была напряженной и торжественной. Девушка оказалась в трудном положении примадонны, о вокальных данных которой заранее раструбила пресса, и вот теперь она дает первый концерт перед требовательной и просвещенной публикой. В зале стояла глубокая тишина, словно все разом задержали дыхание, и, казалось, было слышно биение сердец, томимых ожиданием. Несмотря на то, что Алваро уже слышал превосходный голос Элвиры и ее вдохновенное пение, он был обеспокоен ее настроением. Элвире было безразлично, как ее примут, хорошо или плохо, она бы очень хотела оказаться на месте самой безобразной, самой нескладной и самой глупой девушки в этом собрании, лишь бы о ней забыли и оставили в покое. Можно было подумать, что ее внезапно охватило какое-то ужасное роковое предчувствие. Но Элвира любила Алваро, благодарная ему за чуткость, с которой он, полный заботы и энтузиазма, старался представить ее как самую красивую и талантливую в этом блестящем обществе. Чтобы доставить ему удовольствие и не разочаровать его, она хотела спеть как можно лучше. Она больше желала триумфа Алваро, чем своего собственного.
Девушка села за пианино, и как только ее ласковые и гибкие пальцы опустились на клавиши и взяли несколько первых аккордов, как бы пробуя инструмент, она преобразилась, открыв слушателям еще одно свое дарование. Лицо ее, обычно скромное и простодушное, озарилось внутренним светом, стан, восхитительно стройный, высокомерно и величественно выгнулся, восторженные глаза горели лучистым сиянием; грудь до этого безмятежная, как воды озера в тихую лунную ночь, восстала бурными волнами штормящего океана, ее шея, белоснежная и гибкая, вытянулась, как у лебедя, готовящегося спеть свою неземную песнь. Божественное вдохновение, коснувшееся нежного чела, превратило ее в жрицу Прекрасного, в посланницу Небесной гармонии. В душевных волнениях и тревогах она сумела почерпнуть мужество и вдохновение, чтобы преодолеть робость и страх, которые сковывали ее душу. Она оросила уста слезами своего сердца, и голос вырвался из ее груди с такой необычной и захватывающей силой, такого чистого и нежного тембра, исполненный такой возвышенной меланхолии, что не одна слеза скатилась по щекам завсегдатаев этого храма изысканных удовольствий и легкомысленных наслаждений.
Элвира имела головокружительный успех! Как только отзвучали последние аккорды, зал взорвался громом аплодисментов. Казалось, что от оглушительных рукоплесканий и восторженных возгласов обрушится здание.
— Фея Алваро еще и сирена, — говорил доктор Жералдо одному из кавалеров, в компании которого мы его уже видели. — В ней все прекрасно… Какой чистый и нежный тембр голоса! Я решил, что вознесся на небеса и слушаю ангельские хоры.
— Настоящая артистка… В театре она затмила бы Малибран и завоевала бы мировую славу. Алваро прав, такое создание не может быть обычной женщиной, а тем более авантюристкой…
Оркестр, заигравший кадриль, заглушил их последние слова и не позволил нам дослушать их разговор.
— Дона Элвира, — сказал Алваро, направляясь к своей протеже, уже сидевшей рядом с отцом. — Вы помните, что оказали мне честь, подарив мне эту кадриль.