— Не помню, чтобы я осознанно признавалась себе, что не смогу больше полюбить, — неуверенно заговорила Шерил, — но… Иногда кто-нибудь нравился мне, но обязательно наступал момент, когда все во мне угасало. Сидни, ты так и остался единственным, с кем я была близка.
— Дорогая, ты дрожишь, — сказал он, явно смущенный ее признанием.
— Это от страха, что ты мне не поверишь, — деревянным голосом объяснила она. — Ведь однажды я тебе уже солгала.
Вдруг он напрягся, и Шерил услышала его сдавленный голос:
— Женщина, которая шесть лет жила в воздержании, не должна была возражать против предохранения.
— Да, не должна была… — умудрилась выдавить из себя Шерил, едва способная дышать.
— Но ты, моя дорогая, именно так и сделала. Заверила меня, что все хорошо, чтобы я ни о чем не беспокоился. Тогда я не просил тебя объяснить почему, но, может, сейчас…
— Нет, лучше ты ответь, почему в ту ночь послушался меня и что имел в виду, сказав, что все это не имеет значения… Что «все это»?
Сидни вздохнул.
— Не знаю, как объяснить… В тот момент никаких мыслей у меня не было, только сумасшедшая, безрассудная надежда… Не знаю, чего в этом было больше — глупости или безумия, но где-то в глубине души у меня появилось ощущение, что ты несмотря ни на что все еще меня любишь. А что касается второго… Ну, я ведь все еще был опутан ложью прошлого, вот и сказал, что все это… ну, прошлое… неважно… Словом, Шерил, я проглотил свою гордость и пытался сказать тебе, что история с Мартином Картрайтом не имеет для меня никакого… — Он прервал себя и помотал головой. — В тот день я делал кесарево сечение, помнишь? — прошептал он, зарываясь лицом в ее шею. — И этот случай потряс меня до глубины души. Женщина находилась в жутком состоянии, она не могла двигаться из-за сильно поврежденной ноги. А ее муж, который был рядом, сходил с ума от страха за нее. Но я никогда не забуду, какой радостью осветились их лица, когда их младенец — живой и здоровый — оказался у них на руках. Я в тот момент пережил острейшую досаду, что не разделил с тобой тех страданий, которые претерпела ты, давая жизнь нашему сыну. Той сумасшедшей и безрассудной ночью, не вполне даже не осознавая это, я заклинал любовь, которую мы творили, дать нам еще одно дитя, дитя, которое на этот раз не будет при рождении лишено участия и любви отца.
— Но на следующее утро ты ушел, не разбудив меня, не сказав ни слова, — возразила Шерил, с унылым пессимизмом продолжая сомневаться в реальности происходящего. — А когда днем вернулся домой…
— Когда я вернулся, ты взглянула на меня с такой ненавистью, так резко спросила, что я здесь делаю, и так язвительно укорила в наличии у меня проблем насчет прошлой ночи… — Сидни вздохнул. — Проклятье, у меня и вправду были проблемы, и мне так хотелось, чтобы ты помогла их разрешить! Знаешь, хоть и нелегко в этом признаться, но в тот момент, когда мы впервые встретились в моем кабинете и я вдруг осознал, что все еще люблю тебя, это меня дико напугало. Но той ночью я обнял тебя, и будто вернулось время, когда твоя любовь была настолько бесспорна, что никаких вопросов у меня просто не могло возникнуть.
Он теснее прижал ее к себе. Но она вновь напомнила ему, что наутро после той ночи он ушел, не разбудив ее и не сказав ни слова.
— Родная моя! Один Бог знает, сколько раз в то утро я возвращался и подходил к тебе, спящей. Мне так хотелось разбудить тебя, обнять и сказать, как сильно я тебя люблю. Причина, удержавшая меня и заставившая потом устыдиться этого порыва, заключалась в том… Нет, я не… Мне чертовски хотелось бы забыть все это, потому что остаток дня я провел в мучительных сожалениях, что нельзя повернуть время вспять и прожить ту ночь заново. Я довел себя до такого состояния, что был на грани безумия, и мысль, что ты все еще любишь меня, показалась мне смехотворной… — Голос его дрогнул. — Черт, даже воспоминание об этом навевает на меня тоску. Послушай, ты не можешь сказать мне что-нибудь ободряющее?
— Что-нибудь насчет того, как я люблю тебя? — с трудом спросила Шерил, насилу справившись с дыханием.
— Ну вот, только хитростью и выманишь у тебя…
— О, Сидни, — прошептала Шерил, не зная плакать ей или смеяться. — Я люблю тебя, люблю тебя, люблю!