Как и другие, он или брел, переставляя ослабевшие ноги, или бежал в атаку, или отстреливался на ходу. Питались они чем попало: пшеницей, овощами, кониной. Им приходилось сторониться деревень, и жить тем, что давали поля, огороды, лес. Он все делал механически, как-то смутно, как будто бы он был уже и не он, а он настоящий появлялся только в минуты между сном и явью, или на долгом привале, или среди ночи, когда он бессонно лежал под сосной, спрятав лицо в локтях. Настоящий он был тот — довоенный: детдомовец, курсант авиашколы, штурман из Дубно, где жила его семья и где недавно все было так безмятежно и радостно.
Когда через месяц они вышли к своим, Батракова со сборного пункта направили в свою часть. В грузовике с ним случился первый припадок. Его бросало и било о днище кузова так, что двое летчиков, которые добирались вместе с ним, едва удерживали его.
Вместо части Батраков попал в эвакогоспиталь, оттуда в тыловой, в Киров, и после лечения — на гражданку с переосвидетельствованием через полгода.
Ему назначили небольшую пенсию, но, так как на эти деньги и карточки прожить было нельзя, он пошел слесарем в депо. Поселился он у старухи на окраине в маленьком домике.
Припадки у него не кончались. Они били его на работе и по пути домой или в депо. Но Батраков уже через месяц начал ходить в военкомат. Сначала его слушали, потом от него начали отмахиваться, потом прямо сказали:
— Ну какой из больного штурман? Вы что, подставляете нас под трибунал?
— Возьмите в пехоту, — просил Батраков. — Я полтора месяца был в пехоте!
Но эпилептиков не брали даже в обоз.
И Батраков придумал все сам.
Он постригся наголо, продал на барахолке командирское обмундирование и ремень со звездой, купил пару поношенного красноармейского обмундирования, пилотку, кирзы, брезентовый пояс и пошел на вокзал. Узнав номер воинского эшелона и части, которая ехала в нем, Батраков, когда эшелон отошел, без гимнастерки, с шаньгами и бутылкой молока завалился к коменданту. Он представился отставшим и сказал, что солдатская книжка уехала в гимнастерке.
Комендант, изругав Батракова растяпой, выдал ему бумажку, в которой говорилось, что такой-то Батраков догоняет свою часть. Это уже был документ.
У выездного семафора Батраков вскочил в тамбур товарняка и «погнался за своим эшелоном». Он догонял его несколько суток, показывая бумажку патрулям. В Москве его сняли с поезда, направили на пересылку и оттуда он попал в корпус. Там ротный писарь заполнил на него солдатскую книжку, где фиолетовыми чернилами было записано, что Батраков Николай Васильевич никакой не штурман и никакой не старший лейтенант, а автоматчик и рядовой.
Припадки у него продолжались, но реже. В санчасть он не ходил, а когда чувствовал, что вот-вот его начнет бить, уходил с Никольским, и Никольский держал его голову, чтобы он не расшибся.
Его заметил Женька.
— Ребята! Игорь приехал! — заорал Женька, и все повернулись к нему.
Женька повис на нем и, сопя: «Сейчас. Сейчас. Сейчас. V, черт, как отъелся», — старался свалить его. Он несколько раз стряхивал Женьку, но Женька снова налетал, стараясь ухватиться сзади. Чтобы он отстал, пришлось хорошенько шмякнуть Женьку об землю.
Он пожал всем руки, сел рядом с Тарасовым и коротко рассказал, что с матерью не повидался, как его зацепило, и соврал, что лежал в том, черепном, госпитале.
— По такому случаю не грех и развлечься. Сложимся? — предложил Песковой. — У кого что осталось?
— Тебе всегда не грех развлечься, — сказал Тарасов. — Ты не промахнешься.
Песковой засмеялся.
— Еще бы! Жизнь человеку дается одни раз, чего же промахиваться? — Песковой не любил промахиваться. Когда Песковой работал дамским парикмахером, он не промахивался.
— Я привез, но мало, — сказал Игорь и достал всю выпивку, всю еду и все курево.
Никольский вытер тряпкой пальцы, сиял пилотку и, обшарив карманы, бросил в нее десятку и пятерку.
— Больше у меня нет.
Пилотку схватил Женька.
— Не жмись! Выкладывай все, — требовал Женька, приплясывая перед каждым.
Все вывернули карманы, но денег набралось не много.