— Нет. — Никольский посмотрел вокруг себя. — Даже не знаю, где мой мешок. Так что извините.
Ротный ушел.
Через полчаса он с Никольским отбивался из этой же пристройки. Эсэс опять прорвались во двор, и если бы не ротный, и не старшина под «тигром», все могло бы обернуться очень плохо. Особенно тяжело было на дальнем конце поселка. Там эсэс дошли до огородов на восточной стороне. Тяжело было и возле погреба. Оттуда Батраков принес медсестру.
Сестра лежала на руках у громадного, тяжелого Батракова, как девочка. И лицо у нее сейчас было, как у больной девочки, — белое-белое, и юбка, свисая, открывала часть ног над чулками и резинки, как у девочки, и глаза у нее были испуганные, как у девочки. Сестра смотрела себе на грудь. На ее уже мокрой гимнастерке было несколько дырок.
Батраков положил сестру на верстак и забрал у нее разряженный пистолет. Батракову пришлось отгибать ее пальцы по одному.
— Ну вот. Сейчас тебя перевяжут, так что ты держись. Мы найдем медика, а ты, ты потерпи…
Игорь дал Никольскому финку и сказал сестре:
— Что, мы без тебя не смогли бы?
Никольский от ворота вниз разрезал гимнастерку сестры.
— Убери руки, ну!
Батраков и Игорь ушли за дизель.
— Возле погреба почти всех, — сказал Батраков. — Так мы долго не протянем.
— А что делать? — спросил Игорь.
Батраков пожал плечами и побежал искать медика.
Игорь слушал, как Никольский говорил сестре:
— Убери сейчас же руки! Ну! Я санинструктор, поняла? Не будь дурочкой! Держись мне за шею. Теперь еще один оборот. Вообще-то я… ну да ладно! К чему тут точности, правда?
— Пить, — сказала сестра.
Игорь дал ей напиться и подложил под голову скомканную плащ-палатку.
— Зачем ты полезла? Зачем? — переспросил он.
— Постой здесь, — сказала сестра. Удерживая одной рукой разрезанные половинки гимнастерки, другой рукой сестра погладила его по щеке. — Какой ты грязный. А был ухоженный, чистый. — Ладонь у сестры была чуть теплой, — Как «Ваня — красный боец».
Никольский тоже ушел искать медицину, а его она не отпускала.
— Ты выживешь? — спрашивала она. — Ты выживи. С кем она будет играть в теннис?
Она говорила тише и тише.
— Я так никого и не полюбила. Кавалеров было много — целый техникум — да любить было некого. Ты выживи. Нельзя же, чтобы они убили всех. Мне так страшно сейчас. Неужели я…
Когда сначала вернулся Никольский, а потом Батраков и с ним раненый военфельдшер, сестра уже не дышала. Так как немцы опять начали бить по заводу и на сестру сыпались куски кирпича, они перенесли ее к Женьке и поверх шинели накрыли их еще плащ-палаткой.
Песковой устроился возле щели, которую вчера вырыл Бадяга. Зажав зубами немецкую сигарету, он распечатывал коробки с запалами и вставлял запалы в гранаты. Справа и слева от Пескового и даже сзади было уже много заряженных гранат, и Песковой тянулся, сдвигал их плотнее, ища место для следующей.
— Бери, — предложил Песковой. — Это на всех.
Игорь сел и спустил ноги в щель.
— Влипли мы.
— Еще как. Хуже, чем тогда, — быстро ответил Песковой и посмотрел Игорю в лицо. «Тогда» означало ту сгоревшую тридцатьчетверку и как они потом выбирались. Песковой начал второй ящик. — Последние. Не жди ни боеприпасов, ни жратвы. Отрезаны.
Игорь подождал, пока ротный пройдет мимо.
— Это точно?
— Точно. — Песковой посмотрел ротному в спину. — Между собой они говорят, да не нам. Как был не было паники. — Песковой откусил обсосанный конец сигареты и сплюнул. — Может, сходить к генералу? Узнаешь что-нибудь?
Напротив них артиллеристы подставляли под пушку бочку из-под бензина: у пушки было оторвано колесо. Солдаты из разных расчетов еще не подладились друг к другу, и дело у них не очень клеилось. Командовал ими здоровенный офицер. Он заставил под бочку вырыть яму и солдаты, то углубляли ее, то подсыпали в яму земли, пока пушка не стала ровно. Тогда офицер вбил в бочку железные штыри и проволокой примотал к ним ось.
— Что генерал? Да и толкаться там неудобно.
Той бумагой, в которую были обернуты запалы, Песковой вытер руки.
— А подыхать тут удобно? Иди, иди. Ради всех. — Когда он встал, Песковой смотрел на него щурясь, что-то думая. — Мы тут сообразим поесть.
Возле погреба лежали убитые наши и немцы. Хирург лежал поперек эсэсовского унтера. В груди унтера торчала финка, и он подумал: а откуда у докторов могут быть финки? Шея доктора сзади была рассечена, были видны раздробленные позвонки, и голова доктора лежала необычно, на одном плече. Над другим плечом на слегка выгнувшемся погоне поблескивали две большие звездочки и золотая змейка, обвившаяся вокруг рюмки. Оба танкиста тоже были убиты. А летчик был жив. Летчик неловко, на половине зада, сидел на поваленном заборе и прямо поверх комбинезона бинтовал ногу. Возле наклоненного столба стоял фрицевский карабин с ножевым штыком. Штык, ствол и ложе карабина были в бурых потеках и пятнах. Лицо у летчика было не бело-рыжим, а белым: веснушки исчезли.