— Пожалуйста, не надо так! — не очень уверенно попросила девушка.
Нет, все ему сразу же понравилось в ней: и слегка влажные губы, под которыми, когда она улыбнулась, блеснули ровные зубы; приподнятый подбородок, отчего лицо ее было и упрямым; высокая нежная шея — на ней голова ее была, как цветок на стебле.
Он стоял близко к ней и хорошо видел ее глаза. Голубовато-зеленые ободки зрачков были у нее не ровно круглые, а слегка сплюснутые с боков, и из глубины зрачков всплывали, как пузырьки в роднике, золотые точки, искорки. Эти искорки, наверно, и несли чувства — страх, растерянность и быстрый гнев.
К их телятнику она никак не подходила, как не подходила бы к нему большая, свободная птица, которая вдруг взяла и слетела с неба и опустилась к ним в мчащийся вагон, набитый усталыми, огрубевшими за два года войны солдатами, пропитанными запахами пота, махорки, сапог и шинелей.
Разгребая солдат, как подростков, к ним пробился тип с головой огурцом и льняным чубчиком на ней.
— Манька! Неужто ты? — Тип закрыл глаза, выдавил из-под век две слезы и полез, вытянув губы трубкой, к девушке обниматься. — Манька, сестренка, вот где засеклись пути-дорожки!
Девушка отпрянула, а Игорь отвел плечо, и она скользнула за его плечо, как за дверь, и стала за спиной. Тип обнял его и стал слюнявить, тогда он сильно толкнул типа в живот, кто-то подставил типу ножку, тот не удержался и грохнулся на нижние нары, как раз на руки приятелей мичмана; вагон захохотал, и пока типа мяли и тискали, Игорь отвел девушку на свое место, заставил сесть и сел с ней рядом.
Мичман, подрулив к ним, дал несколько аккордов, сказал, как скомандовал: — Все! Пришвартована! — толкнул рябого гитарой, дал слегка по шее солдату-гадалке, и все разошлись по своим углам.
Вечер девушка просидела на его чемодане. Оказалось, она ехала тоже в Калязин, к тетке. Девушка училась в институте и могла пробыть в Калязине всего три дня.
В Дмитрове все помчались за кипятком, он тоже сбегал за кипятком, а когда поезд пошел и все сели ужинать, они тоже ужинали. Старому солдату, который зверски смотрел на еду, он подбросил кусок хлеба и колбасы, и такую же порцию выделил курсанту. Курсант им объяснил, что, получив продукты на пять дней, он убил их за три, и два последних «практически питался газетами».
До темноты они смотрели на лес и на все остальное, мимо чего проезжали. Было непривычно не видеть воронок и сожженных деревень, но здесь война не прошла, сюда только долетали самолеты и разрушили немногое.
Стало свежо. Дверь вагона была прикрыта неплотно, в широкую щель тянуло сыростью. Пламя свечки в фонаре, подвешенном к потолку, прыгало, и лицо девушки было то на свету, то в тени.
Девушка натянула на колени юбку, застегнула куртку и подняла воротник. Потом она начала зевать, прикрывая рот ладонью.
— В поезде ужасно спится. Правда?
Она дремала. В такт колесам опускалась ее голова, она поднимала ее, сонно улыбалась ему и опять засыпала на несколько секунд.
Он решил, что она не будет кривляться.
— Встань на минутку. — Он раскатал шинель, постелил ее у двери, положил в головах вещмешок, накрыл шинель плащ-палаткой, сдвинул дверь так, что уже не дуло, но осталась щель с ладонь, и воздух тут был все время свежий. — Ложись.
Девушка колебалась.
— А ты?
Он сел на ее место.
— Мне спать десять суток подряд. — Он слегка надавил ей на плечо. — Спи. Чего ты будешь мучиться? Сними туфли. Видишь, все спят разутые.
Девушке села на край шинели.
— Хорошо. Мы будем спать по очереди. — Она застелила вещмешок своим платком. — Потом ты. Но обязательно меня разбуди. Чтоб было все честно. Ладно?
— Разбужу, — пообещал он.
— Как жестко! — Девушка ерзала под плащ-палаткой. — Это ничего, — поправилась она. — Главное, можно вытянуть ноги. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Странно было слышать и говорить самому это «спокойной ночи». Он усмехнулся и привалился боком к вздрагивающей стенке вагона.
Когда девушка начала дергать его за гимнастерку, и он открыл глаза, он не сразу все сообразил. Шея у него затекла и ныла.
— Это нечестно! — громким шепотом говорила девушка. — Я так не хочу.
Он потер шею, соображая, что нечестно.
— Почему?
— Почему ты меня не разбудил?
На шинели оставался еще кусок места. Игорь посмотрел на девушку сверху, встал к ней, подоткнул под нее плащ-палатку и лег на шинель.