Они успели добежать до бревен и спрятаться. Бревна были сложены неровно, и концы верхних выступали навесом.
Наташа сидела под бревнами на корточках, сжавшись в комок. Когда самолет снова налетел на поезд, Игорь крикнул: «Ложись!», и она торопливо легла на грудь, щекой на руку, он лег рядом и, приподняв плечо, закрыл собой ее голову и спину. Краем глаза, через щель между бревнами, она видела, как совсем низко самолет пролетел над поездом, как сбросил бомбы, лег на крыло, отчего другое, с желтым в черных углах крестом, у него задралось, и улетел в лес. Одна бомба попала в середину поезда, другая упала за вагонами. Когда самолет улетел за лес, Игорь выскочил из-под бревен и полез на штабель. Она тоже было высунулась, но Игорь крикнул: «Разворачивается!», и она забилась под бревно, а Игорь спрыгнул с половины штабеля к чемодану, рванул крышку, выхватил автомат, вставил в него узкую длинную коробку с патроном на конце, падая на колено, дернул затвор, вскинул автомат к плечу и прижался другим плечом к торцам бревен, прячась в них наполовину.
С земли ей показалось, что он целится в паровозную трубу, но тут снова налетел рев, и она увидела, как губы Игоря шепчут: «С-собака!», как из автомата рванулось пламя и как автомат задергался. Ее ударило по барабанным перепонкам, и она закрыла уши руками и зажмурилась, а на нее — на ноги, на спину, на голову — посыпались мелкие горячие предметы, один из них упал ей за шею. Она судорожно, как гусеницу, стряхнула его, потом совсем близко рванула бомба, и ее толкнуло горячим воздухом, где-то дальше рванула еще одна, и вдруг стало тихо. Она осторожно отняла руки, открыла глаза и увидела, что Игорь, сгорбившись, сидит на бревне и зажимает левое плечо и что под пальцами у него кровь, а автомат стоит у бревен, и из его дула курится струйка дыма. Дым пахнул кислым.
Кровь была очень алой и густой, от крови веяло страшным, и все в ней содрогнулось, во рту стало сухо, а перед глазами поплыли, расширяясь, как волны от камешка, желтые и зеленые круги. Ей хотелось крикнуть, но, пересилив себя, она сморгнула круги и позвала:
— Игорь!
Он обернулся.
— Вот черт! — сказал он. Лицо у него было сосредоточенным и бледным.
— Ты ранен? — спросила глупо она.
Он кивнул.
— Достань бинт.
Она выбралась из-под бревен.
— Бинт? — переспросила она.
— Да. Вот черт. — Он не очень уверенно улыбнулся ей. — Ты не бойся.
Она видела, что он не падает, и все-таки ей было очень страшно за него и за себя тоже. Она подошла к чемодану и стала шарить в нем, бинт не попадался, и она стала выкладывать на крышку вещь за вещью. Движения ее были медленными, она мучительно хотела делать все быстрее, но, как во сне, не могла.
Она нашла бинт и протянула его.
— Вот.
Он не взял бинт, а, не отнимая ладони от плеча, раненой рукой расстегнул ремень, уронил его на колени, взялся за край гимнастерки и попросил:
— Помоги спять.
Она отложила бинт. Он наклонил голову, отнял руку от плеча, она стянула с него гимнастерку, и он зажал рану.
— Распечатай бинт, — сказал он.
Бинт был заделан в плотную масляную бумагу, из-под края бумаги торчала нитка. Она догадалась и дернула за нитку.
— Так, — сказал он.
Она сняла с бинта одну половину упаковки и вынула английскую булавку. На бинте оказались две марлевые подушечки.
— Все, — сказала она.
Он отдернул руку от плеча, и она торопливо наложила на длинную, но не очень глубокую рану подушечки, он поднял руку, и она несколько раз обернула вокруг них бинт. Бинт сейчас же промок от крови, и у нее снова поплыли перед глазами круги, но она опять сморгнула их.
— Туже, — сказал он. — Надо туже.
— Хорошо, — ответила она и стала мотать туже.
— На половине обведи за шею, — подсказал он.
— Зачем? — спросила она.
— Повязка не будет сваливаться.
— Обведу, — сказала она. — Она еще несколько раз обернула бинт и спросила. — Разве можно из этого, — она кивнула на автомат, — сбить самолет? Такой большой самолет?
Он тоже посмотрел на автомат.
— Я хотел по кабине. Еще туже. Так. Он шел метров на сто, может, и ниже.
Он даже не морщился, и ей стало спокойней.
— А на сто метров?
— Надо попасть в летчика. Правда, говорят, у них сейчас бронестекла…
— Бронестекла? — переспросила она. — Тогда зачем стрелять?
Он прищурился, как бы ища ответ.
— Понимаешь, я их после сорок первого видеть не могу.