— Вот мы и дома!
Ее дом с высокого цоколя смотрел через Самотеку на бульвар. Бульвар рассекал улицу и, слегка поднимаясь, уходил далеко вверх.
Высокий цоколь, арка, квадраты запыленного без рам стекла в окнах, каждое с витрину булочной, висящие между ними застекленные балконы наподобие башенок, портики над окнами, полуколонны под башенками, лепка с осыпавшейся штукатуркой, орнамент над каждым этажом, ложные балки на верхнем, словно на них покоилась крыша, — все это придавало дому вид обнищавшего богача, который еще очень хорошо помнит былое великолепие и выставляет остатки его на зависть соседям, непритязательным московским домам, построенным позднее и проще. Соседние дома могли быть внутри тоже удобными, но в них не было и намека на ненужную для живущих в них людей роскошь.
На широкой и грязной лестнице, сразу же за дверью парадного, пахло кошками, керосином, сыростью и еще чем-то острым и неприятным — химическим. От сырости стены на лестнице были в плесени. Плесень ползла от пола к потолку, будто растекались лужи, поставленные на ребро. В сетке лифта висела паутина с дохлыми мухами, а на лифте лежал толстый слой пыли и серые окурки.
Наташа торопливо поднималась по маршам и перебегала площадки. Он шагал за ней через ступеньку.
На третьем этаже у двери, обитой желтой клеенкой с белой пуговкой звонка на косяке и медной пластиной над ним, Наташа остановилась. На пластине старинным писарским почерком с закорючками и хвостиками было выгравировано: «Профессор Н. Н. Глебовъ». Наташа отдышалась, вытащила из почтового ящика пачку газет и еще одна выдернула из-за него.
— А писем нет. Пишут, наверно.
Он чуть не сказал то, что в таких случаях говорят солдаты: «Может, только чернила разводят?»
Наташа открыла английский замок, внутренний, и пропустила его вперед.
— Вот мы и дома!
Игорь вытер ноги и, помедлив, переступил порог. Наташа поставила его чемодан к стене, радом с двумя чудовищными черными чемоданами, похожими на бегемотов. У чемоданов даже сбоку были ручки, как у бельевых корзин, один человек не мог поднимать такие чемоданы. Его чемодан рядом с этими бегемотами выглядел жалким. Наташа показала пальцем на блестящий паркет и объявила: «Была Матреша, Матреша умница — она все убрала. Обожди секунду». Она стряхнула туфли под вешалку, обула комнатные тапки и ушла в комнату, растопырив пальцы рук и склонив голову набок. В ее походке было очень много деловитости. Игорь, прислонившись к косяку, разглядывал бегемотов, закрытую серой плотной тканью вешалку, на вешалке оставались свободными всего два крючка, картонки-коробочки на ней, ящики за ней, накрытые ковром, паркет, зеленые, спокойных тонов обои, белоснежный потолок с двумя плафонами. После вонючей лестницы встретить за клеенчатой дверью чистоту, достаток, покой человеческого жилья было неожиданно.
Под самым потолком на крючьях висел велосипед и были увязаны три пары лыж с палками.
В той комнате, куда ушла Наташа, кто-то истошно закричал:
— Грррабеж! Грррабеж, Гаррри!
Наташа вернулась с парой новых шелковых носков.
— Сними сапоги, иди в ванную, помой ноги и переобуйся. — Из-под вешалки Наташа достала комнатные туфли и ему. — В сапогах, наверно, ужасно устают ноги.
— Это Перно? — спросил он.
В высокой конусной клетке, прибитой к стене у балконной двери, качался на трапеции попугай.
Попугай был здоровенный — не попугай, а лошадь. От розового хохла над кривым толстым клювом до конца хвоста было почти с метр. Голова, тело и крылья у этой ужасной птицы были зеленые, а клюв красный. Крайние перья на хвосте и в крыльях тоже были красные, а глаза светились желтым, как у кота. Под клеткой на блестящем паркете валялась шелуха от семечек, крошки хлеба, зерна кукурузы, пшеницы, еще какие-то зерна.
— Старпом дрянь! — объявил попугай и, кувыркнувшись вперед, повис на трапеции вниз головой. — Жри гарнир!
— Ай-я-яй! — сказала попугаю Наташа. — Разве так надо радоваться? Стыдно, Перно. Стыдно.
Перно раскачался как следует, взмахнул крыльями, зацепился клювом за прутья, выпустил из ног трапецию и повис на клетке.
— Это гррр-абеж!
Игорь подошел поближе.
— Нравится? — спросила Наташа.
— Не очень. Где ты его взяла?
— Кррранкен, бррратцы! — заорал Перно. — Крругом крррабы. Бррросай кррруг!
— Ты привыкнешь, — сказала Наташа и, подсыпав попугаю еды и сменив воду, рассказала, что Перно попал к ней по случаю, с торгового корабля, так как заболел чем-то и умирал. Наташа его выходила, таская по знаменитым ветеринарам, а может, он и сам выздоровел.
Перно, цепляясь за поперечные медные прутья клетки, лазил по ее стенкам и распалялся все больше: