Он поискал глазами газеты. Газет не было. Он отвернулся от драконов и снова стал смотреть на бульвар, ощущая спиной и затылком их выпученные глаза. Он смотрел на бульвар минут десять, но у него все время не проходило чувство, что драконы, если он не будет присматривать за ними, перестанут грызться между собой, сговорятся и, коварно подкравшись, скопом бросятся на него и, наверное, сожрут. От этого чувства в комнате, красивой и светлой, было тревожно.
За те полчаса, что он сидел в качалке, получив команду ждать ужин, Наташа несколько раз заглядывала к нему, словно проверяя, не исчез ли он и не случилось ли с ним беды. На Наташе были светло-серые короткие, чуть ниже волен, брюки, узкая, плотно обтягивающая ее, очень белая полупрозрачная кофточка и чистый передник.
— Наташа! — крикнул он. Он слышал, как она легко прошла по коридору.
— Что, милый?
— Где газеты?
— Сейчас принесу. Тебе скучно? Конечно, скучно, в чужом месте одному всегда как-то неловко. Я включу виктролу, хорошо?
Она нажала кнопку на боку кургузого чемодана, отчего крышка его беззвучно поднялась, нажала еще одну внутри его — на передней стенке чемодана загорелась лампочка — и захлопнула крышку.
Чемодан заиграл, и негромкая музыка наполнила комнату ритмичными, слегка печальными нотами. Пела скрипка, куда-то тихо звала труба, жаловался саксофон, угрюмо бубнил «бу-бу-бу» контрабас, и что-то настойчиво внушали тромбоны. А рояль вел мелодию, четко отыгрывая ритм, уступая его время от времени бесшабашному барабану.
— Нравится? Блюз «Голубая луна».
— Это электрический патефон? — спросил он.
— Нет, виктрола.
— Не видел таких.
Наташа принесла газеты и — словно сорвала губами ягодку — на ходу поцеловала его в щеку.
Он успел поймать ее за руку.
— Я не знаю, как выключается эта машина.
— Она будет играть почти час: там десять пластинок. Они сами меняются.
Она присела к нему на колени.
— Как хорошо, да, милый?
— Да. Только драконов слишком много.
— Разве?
Он осторожно обнимал ее, словно держал большую и робкую птицу, которую можно напугать резким движением и даже что-то повредить у нее, и то ли от ритмичной музыки, то ли от тепла Наташиного тела драконы уже не казались ему зловещими, а напоминали некрасивые детские игрушки, сделанные сумасшедшим. Он целовал ее, а она, смежив веки, подставляла щеки, лоб и глаза.
Погодя, она спросила:
— Хочешь помочь мне? Надо распечатать банки. Или тебе будет больно? Как твоя рана?
— Ничего, — сказал он. — Не помешает. Дверь мы оставим открытой, я давно не слышал такой музыки.
На кухне, сияющей кафелем, медным поручнем плиты, никелированными судками, кастрюлями, дуршлагами, суповыми ложками, белой пластмассой холодильника с хромированным вензелем «Прима» на дверце, он открыл консервированный горошек и банку абрикосового компота. Наташа разложила на тарелки почти прозрачные ломтики колбасы, не толще тетрадной бумаги квадраты сыра, пересыпала в узкую, лодкой, тарелку горошек, вылила компот в хрустальную вазу, уложила хлеб в корзину и напрессовала масла в масленку.
— У тебя много еды, — сказал он.
Она неопределенно пожала плечами.
— Почему — много? Люди едят каждый день.
Не согласиться с этим было нельзя. Он поводил рукой над тарелками.
— Зачем столько посуды? Потом все мыть. Зачем тебе тратить время? Компот мы могли бы есть и из банки.
У нее на этот счет была своя точка зрения.
— Нет. Мы не на фронте. Все должно быть красиво.
«Ах, черт, — подумал он. — Может, она и права? Может, действительно в жизни все должно быть красиво?»
Из яичного порошка и ветчины она стала жарить омлет, а ему сказала:
— В буфете внизу направо есть вино и водка. Папины. Но это ничего. Возьми рислинг, а водку надо перелить в графин с квадратной пробкой и поставить в холодильник. Говорят, водка холодная вкуснее. Но я не пью водки.
— Я вообще тоже. Но сегодня буду, — решил он.
Полки буфета были завалены кульками, свертками, консервными банками, мешочками и пакетами. Из батареи пустых и полных бутылок он выбрал рислинг и водку, нашел графин и вернулся в кухню. Постукивая ручкой ножа по горлышку, он скалывал сургуч и думал вслух:
— Не многие живут так, как вы.
Она обернулась к нему.
— Да. Как ужасно. Все это — война.
Он перелил водку в графин.
— Не многие жили так и до войны. Где работает твой отец?
Она ответила не сразу, но он не придал этому значения.
— В научно-исследовательском институте.
— Наверное, профессор?