— Нет, он просто большой специалист по Востоку.
— Поэтому у вас столько драконов?
— Может быть. Его отец тоже был страновед-восточник.
— Ты тоже будешь восточником?
— Нет. Моя специальность — английская филология.
— Это что такое?
— Английское языкознание.
— А-а-а… — сообразил он и добавил: — Я тоже учил английский. Немного, в школе и в госпитале. Я лежал долго. Делать было нечего, а к нам приходили шефы из школы. Было два кружка — немецкий и английский. Я учился в английском.
— And can you speak English? (И ты говоришь по-английски?) — спросила Наташа.
— No, miss. I have studied it too little (Нет, мисс. Я мало занимался), — ответил он.
— But you can! (Но ты говоришь!)
— No, miss. I cannot! (Нет, мисс. Я не могу.)
— But you are answering my questions. (Но ты отвечаешь мне)
— It makes no difference. (Ну и что же?)
— And do you like English? (Тебе нравится английский?)
— Yes, miss. What I don’t like is German. (Да, мисс. А немецкий нет.)
— Since you don’t like the Germans? (Потому, что тебе не нравятся немцы?)
— It might be. (Может быть.)
— You have not a bad pronounciation (У тебя неплохое произношение) — отметила Наташа.
— We have had a nice teacher (У нас был хороший преподаватель), — объяснил он.
— And she has taught you to add «miss» or «madam» when you speak with a lady? (Это он научил тебя говорить «мисс» или «мадам», когда ты разговариваешь с девушкой или женщиной?)
— Yes, miss. (Да, мисс.)
Наташа закинула локоть ему за шею и поцеловала в губы.
— А что ты хочешь делать после войны?
— Не знаю. Сначала надо кончить войну.
— Да. Конечно. А… а когда она кончится? Как ты думаешь?
Ему хотелось ответить ей хоть как-то определенно, но он не мог: откуда он знал, когда может кончиться война?
— Не знаю. Нам еще до границы надо километров полтысячи, понимаешь? И не просто идти…
— Так много! — Брови Наташи удивленно поднялись.
— Да.
Накрывая на стол, она рассуждала:
— Как все так получилось — такая маленькая страна и чуть не победила нас? Чуть не захватила Москву? Я помню кино «Если завтра война», потом еще «Глубокий рейд».
— «Четвертый эскадрон». — Он тоже кое-что помнил.
— И это, да. В кино было все просто: фашисты на нас нападают, мы сначала немножко отступаем, а потом гоним до самого Берлина. Сейчас эти фильмы, конечно, не идут. Стыдно, наверное, их показывать, как думаешь?
— Наверное, стыдно.
Он развернул газету. В сводке говорилось, что за прошедший день на фронтах существенных перемен не произошло, на некоторых участках шли бои местного значения, и за сутки сбито сорок два немецких самолета. Он знал, что такое бои местного значения: чтобы взять какую-нибудь высотку, ложились в землю батальоны.
Они ужинали за тем концом стола, который был ближе к балкону.
Ей, наверное, очень понравилось, что он немного понимает по-английски. Потом, когда омлет уже был готов, она заявила:
— После войны ты обязательно должен выучить английский как следует.
Он взял несколько тарелок.
— Ты думаешь?
— Да, — сказала она твердо.
На белоснежной, похрустывающей от крахмала скатерти светилось серебро ножей и вилок, сиял хрустальный графин, блестели тарелки.
«Все должно быть красиво, — думал он. — Здесь, конечно, все может быть красиво. Но попробуй сделать красиво в деревенской избе, где дымит русская печь, где глиняный пол и за стеной хрюкают поросята, а курицы только и следят, чтобы юркнуть в открытую дверь за крошками. Или в комнате в Москве, или каком-нибудь любом городе, где спит, ест, живет целая семья.»
— Налей мне вина.
Он налил ей рюмку рислинга, стопку водки себе.
Наташа подняла свою рюмку.
— Ты должен сказать тост.
— Будем здоровы, — предложил он.
— Нет, это некрасивый тост.
— Некрасивый? За то, чтобы в жизни у людей было больше красивого.
Она коснулась его стопки дном рюмки.
После ужина она открыла виктролу, перевернула пластинку, и снова комната наполнилась мягкой ритмичной музыкой.
— Тебе хорошо у нас?
— Хорошо. Лучше, чем в госпитале.
— Чем в госпитале?
— Ага. Понимаешь, мне здорово повезло в прошлом году. Я попал в настоящий госпиталь — в Куйбышеве. Сейчас госпитали больше всего помещаются в школах и всяких других домах; раненых много. А я попал в настоящий, то есть раньше там была больница. Я был ранен в ногу, в бедро. Там тоже чисто, светлые комнаты и кровати, а не топчаны. У офицеров даже биллиард был. И ходили они не в халатах, а в пижамах, в полосатых штанах и куртках. Как у каторжников в Америке.
— Откуда ты знаешь, как ходят каторжники?
— Где-то видел картинку.
— Чай или кофе? — спросила она.