— Что есть.
— А что ты хочешь?
— Да все равно. С чем меньше надо возиться.
Этот ответ ей не понравился.
— Но я с удовольствием это делаю, я не вожусь.
— Я не хотел тебя обидеть. Сделай то, что хочешь.
Чай они пили, сидя рядом на диване. Наташа принесла из своей комнаты низкий узкий столик, поставила на него чашки, рислинг и рюмки, варенье, сахар, достала из буфета пачку печенья.
Они слушали музыку и смотрели, как отгорал на небе закат.
— Завтра мне надо сходить в госпиталь, — сказал потом он.
— В какой?
— Какой здесь ближе?
— Есть один через два квартала.
— В него я и пойду.
— Обязательно завтра?
— Не обязательно, но лучше завтра. Пусть они дадут мне справку. Отпуск кончается. Надо справку, иначе меня могут забрать как дезертира.
— А плечо?
— Что плечо? И с плечом я в армии. Госпиталь — это тоже армия.
Она постелила ему на диване. Ему было приятно смотреть, как она заботится о нем. Правда, о нем уже заботились девушки и женщины в госпиталях, но там они заботились обо всех, в этом был смысл их работы, а здесь девушка, и очень красивая девушка, заботилась только о нем и делала это не по долгу службы.
— Вот тебе пижама, хотя ты и не офицер, — сказала она, принеся пижаму из той комнаты, дверь которой была напротив кухни. — Это Колюшкина. Он такого же роста. — Она вздохнула. — Где он сейчас? Три месяца нет писем.
— Я один раз не писал матери тоже три месяца.
— И очень плохо делал.
— Да. Как-то все откладывал.
— И мне будешь писать так же?
Он улыбнулся.
— Нет, конечно.
Приготовив ему постель, она ушла к себе в комнату, побыла там недолго и вернулась в шелковом халате с полотенцем на плече.
— Я буду мыться под душем, а ты, если хочешь, нальешь ванну. Только не полную: управдом просил экономно расходовать горячую воду — очень мало угля. Говорит, надо сначала отобрать Донбасс.
Он тоже не стал наливать ванну и вымылся под душем, замотав плечо, чтобы не промокла повязка, куском клеенки.
— Курорт, — бормотал он. — Гагры, Сочи, Поти, Гори. Крым и Кавказ. Повезло тебе, Егорий. — Егорием его звал Тарасов.
Он постучал в дверь ее комнаты.
— Да, — сказала она. — Входи, милый. Почему ты так долго?
Она лежала на низкой широкой кровати с деревянными спинками.
Комната была квадратной и сначала показалась ему пустой. Кроме кровати здесь стоял длинный платяной шкаф, а в простенке между окнами — трельяж с двумя, наверное, десятками баночек кремов. Почти весь желтый паркет закрывал ковер. Стены украшали две картины. На одной было нарисовано море, над ним, тяжело маша крыльями и вытянув шеи, летели не то гуси, не то лебеди. Эта картина, пронизанная светом, наполненная прозрачным, влажным, пахнущим водорослями морским воздухом, была понятна. Непонятна была другая. Из нее смотрела на обрез рамы нарисованный в профиль, до пояса голый, мускулистый не то царь, не то вождь времен Ассирии и Вавилона. Лицо его было резким и четким, словно вычеканенное. Он указывал вытянутой рукой на высокую черную гору. У него был решительный взгляд, хищно изогнутый нос и твердо очерченный подбородок. За его спиной стояла обнаженная женщина. Она чуть наклонилась вперед, словно торопилась кому-то навстречу. Ее широко расставленные черные глаза горели призывно и тревожно.
Он облокотился на косяк.
— Ты похожа на принцессу. Страшно подойти.
Он сидел на краю кровати, она лежала у него за спиной, и он чувствовал ее ноги.
У кровати стоял тот же низкий столик. На нем были недопитая бутылка рислинга, рюмки, печенье, начатая плитка шоколада. Они пили рислинг и слушали музыку, отгороженные от мира стенами и замками. Все это казалось ему удивительным сном, и он боялся проснуться и оказаться снова в грязном дымном блиндаже или в вонючем вагоне, на боку которого написано «8 лошадей. 40 человек», или в полевом госпитале, где все пропахло ранами и йодом, или в мокром окопе, с перемешанной сапогами холодной жижей на дне.
Он доливал себе и ей рислинга, чувствуя, что пьянеет от вина и тепла ее колен. Они допили рислинг, и она, приподнявшись, дотянулась голой рукой до шнурка и выключила свет.
Утром Наташа напоила его кофе, они вместе вышли из дому, и она довела его до госпиталя. Она торопилась, уже наполненная институтскими заботами.
— А если они оставят тебя там? Как я узнаю?
— Не оставят.
— А если все-таки оставят?
— Не оставят из-за такой царапины. Зачем мне койку занимать?.
— А если они отберут у тебя документы?
— Не отберут.
— Но ведь они имеют право на это.