Они выпили кофе, потом Наташа поиграла на рояле, потом он запустил виктролу.
Когда Никольская стала собираться, Наташа принесла из кухни сверток.
— Это вам. Возьмите, пожалуйста. Здесь консервы и сахар.
Никольская быстрым жестом сунула под телогрейку сверток.
— Сахар? — громким шепотом переспросила она. — Консервы? Сахар?
«Начинается, — подумал он. — Черт, что делать?»
Наташа отступила и стала за него.
— Сахар? Сахар? Сахар-сахар-сахар-сахар, — бормотала Никольская. Она сгорбилась, сникла под телогрейкой. Глаза ее погасли, и лицо посерело. — Если бы у меня был сахар тогда, они бы не умерли. Нет, нет, не умерли, не умерли. Даже если бы было полкило. Всего полкило… Они уснули рядом-рядом-рядом. Валечка обнимал Ниночку, он вот так ее обнимал. — Она хотела показать Наташе, как это было, но Наташа отступила к комнате. — Я звала, я будила, я кричала, но они не проснулись. Они так хотели кушать, так хотели! — Никольская щупала под телогрейкой сверток. — Они все просили: мама, кушать! Мама, кушать! А потом перестали просить и только смотрели на меня, а мне нечего было им дать. Ручки у них были то-о-оненькие, как ваш палец, просто косточка под то-о-оненькой кожицей, и сами они стали ле-е-еегенькие, как воробушки, а я…
— Не надо! — крикнула Наташа. — Не надо! — Она метнулась к Никольской и, повиснув у нее на руках, торопливо шептала ей в лицо: — Не надо, Анечка, не надо, Анечка, не надо, Анечка, не надо, Анечка, не надо, Анечка… — Прижав к себе Никольскую, она гладила ее по голове, по спине, по плечам и шептала: — Все, все, все…
Странно, но на Никольскую это подействовало. Она стихла и недвижимо стояла под руками Наташи. Глаза ее были закрыты, и она медленно дышала. Потом, мягко отведя Наташины руки, она пошла к двери и, глядя в пол, сказала:
— Извините… Спасибо вам за все. До свидания.
Через окно Игорь посмотрел, как она вышла из-под арки и, не переходя улицы, пошла вверх по Самотеке. Наташа сидела на диване, зажав ладони в коленях, и раскачивалась из стороны в сторону.
— Это ужас, Игорь, ужас!
Он сел к ней.
— Может, не надо было ее приводить?
Наташа ответила не сразу.
— Может быть. Но теперь мы не должны ее бросать.
— Да, — согласился он. — Она жена Никольского.
Наташа терла ладонь о ладонь, будто они у нее замерзли.
— Не поэтому. Мы вообще не можем ее бросить. Она рассказала, когда мылась, что муж ее погиб. Дети умерли, когда ее не было дома. Она пошла куда-то, чтобы найти еды, она все время искала еду для детей, выпрашивала у военных, у пожарников и потеряла сознание. Кто-то ее подобрал, спас, она не помнит кто, а когда она пришла в себя и побежала домой, дети уже умерли Ты понимаешь, что это такое для матери? Нет, тебе не понять, ты мужчина.
— Надо что-то для нее придумать, — сказал он.
— Да. Но что? Положить в больницу? Где она живет?
— Не знаю. Она меня боится. Тебе она хоть что-то сказала.
Наташа все терла и терла ладони.
— Надо, чтобы она перестала попрошайничать и начала жить, как человек. В Москве у нее ни родных, ни знакомых. У нее нет даже карточек, она ест то, что выпросит. Сейчас она одна на целом свете, понимаешь, совсем одна!..
«Ах ты птица!» — похвалил ее про себя Игорь.
— Может, вы пустите ее к себе на дачу? Чтобы человек стал человеком, надо, чтобы он и жил по-человечески.
— На дачу? Надо подумать.
— Подумай. — Он тоже подумал. — Какие-то карточки ей положены. Поговори с ней как следует, узнай, где живет, кто там с ней, узнай, кто должен дать ей карточки. Я в таких делах не разбираюсь, и мне не у кого спросить.
Разговор этот ее успокоил. Думая о делах, они забыли о своих чувствах.
Улыбнувшись, она спросила его:
— Все это по-военному называется выяснить обстановку? Так?
— Так, ответил он. — Ты становишься настоящим солдатом.
Все еще улыбаясь, наверное, по инерции, Наташа жалобно поправила его.
— Не солдатом. Солдаткой.
— Значит, едешь? Пролетел отпуск? — спросил, как бы между прочим, Андрей Николаевич.
Вечер был очень теплым, и после ужина они сидели на веранде. На даче они жили уже неделю, они очень неплохо тут жили. Они тут жили просто шикарно.
— Пролетел. — Между Игорем и Андреем Николаевичем стоял пустой шезлонг для Наташи. Она заставила его вытащить шезлонги из сарая, вымыла их и расставила на веранде. Наташа с Никольской убирали со стола. Пока в шезлонге лежали папиросы, спички и пепельница. — Но еще три дня.
— Мой тоже. Так всегда: ждешь, а потом раз — и все позади. И не знаешь, будет ли это снова.