— М-м-м, в определенных кругах Гитлер никогда не был популярен. После Сталинграда популярность Гитлера упала еще…
— Голова кругом идет от таких разговоров! — сказал кто-то у них за спиной, и все, вздрогнув, схватились за автоматы.
— Кругом, говорю, идет голова, — повторил, выходя из-за дерева, рыжебородый голубоглазый старик. На нем были старые сапоги, подбитые резиной от автомобильного ската; заношенные до лоска ватные брюки и телогрейка, и армейская фуражка без звездочки и ремешка. Старик сделал несколько шагов, неловко ступая на вывернутую внутрь левую ногу.
Батраков, Женька и Бадяга встали, Никольский, Кедров, Песковой и Тарасов остались сидеть.
— Привет, разведчики, привет, — сказал старик. — Раньше все «здравствуйте» говорили, а перед войной стали говорить «привет»? — Он смотрел всем в лица, быстро переводя глаза с одного на другое, как будто изучал, трогал, касался лиц глазами. А собственные его глаза не вязались ни с улыбающимся, приветливым, простодушным лицом, ни с его словами. В его глазах была настороженность, даже страх. — Жду привета, как соловей лета. Отседова, что ли, пошло такое нескладное слово «привет»?
— Ты кто, дед? — спросил Песковой.
— Я-то? — Старик сделал последний шаг и остановился. — Дед-бородаед.
Женька засмеялся.
— Не бойся, дедушка. Говори.
— А я и не боюсь, чего мне бояться? Душа моя чиста. — Дед вдруг сдернул фуражку, поясно поклонился и очень торжественно сказал: — Примите, товарищи, от старика поклон. — Под ноги ему пало несколько слезинок. — Пришли все-таки. — Дед крякнул, вытер, не стесняясь, тыльной стороной руки глаза, натянул фуражку и стал пожимать каждому руку. — Ах, орелики вы соколики, — бормотал он. — Вот вы какие. Видно, чем крепче бьют, тем крепче кожа.
— Так ты кто все-таки, отец? — спросил Никольский, угощая деда сигаретой. — Представься, пожалуйста.
Дед перестал суетиться.
— Фамилия моя Крюков, Крюков Василий Мокеич. Живу тут, неподалеку, если идти напрямик сюда, — дед показал куда, — версты четыре, ну, может, чуть больше. Деревня Крюковка. Бумаг, правда, при мне нет никаких.
— Бумага что, бумагу можно любую написать, — сказал Песковой.
Никольский улыбнулся.
— И чем ты там занимаешься?
— Сапожничаю, — Мокеич вытянул руки ладонями вверх Кожа на его ладонях была жесткой и черной, в рубцах от дратвы. — Вот. — Он вдруг закашлялся, отхаркался наконец и сплюнул. — Ну и табак — пахнет медом, а дерет.
Батраков достал кисет.
— Вот махорка. Ты как попал в лес?
Мокеич оторвал прямоугольник газеты и стал сворачивать папироску.
— Да телка все ищу. Третий день. Не попадался вам? Желто-белый, двухлетка.
— Видели. А нас как нашел?
— Как человек человека в лесу находит? По следам да по слуху. Пригляделся — вижу: разведчики, да с добычей, да с важной, ну вот я и объявился вам. — Мокеич посмотрел всем в глава и закончил: — Можете верить мне, можете нет.
— Есть хочешь? Хочешь есть, дедушка? — спросил Женька.
Мокеич помялся.
— Кто нонче не хочет, каждый лишнему куску рад. У вас самих, поди, не густо.
— Сегодня густо! — Женька был ужасно рад деду.
Мокеич опять поклонился.
— Ну, спасибо.
В одной из фляг осталось немного шнапсу. Никольский отдал его.
— Глотни за встречу.
— Ах! — крякнул Мокеич. — Вот победим, такую в животе разведем сырость!
Немец покосился на Мокеича, и Мокеичу не понравился этот взгляд.
— Чего смотришь, ирод? Сколько душ погубили? Будь моя воля…
— Нельзя, пленный, — сказал Никольский. — По Женевской конвенции теперь его трогать запрещается. — Никольский подвел Мокеича к салу и приказал: — Уничтожить!
Пока Мокеич ел, все молча собрали мешки, проверили оружие и снова присели у карты.
Мокеич стряхнул с бороды крошки.
— Вот как вы выведете эту важную сволочь? Ишь, холеный какой!
— Ты не поможешь? — быстро спросил Никольский.
— А доверитесь? — Мокеич вертел головой. — Доверитесь?
Все переглянулись.
— Ты местность хорошо знаешь? — спросил Кедров.
Мокеич встал. Глаза его воинственно сверкнули.
— Здесь родился, здесь вырос, здесь и старость подошла. Округу на сорок верст, как огород свой, знаю. Где какая сосенка, где какой гриб…
— Гриба еще нет, — сказал Бадяга.
— Известно — какой в мае гриб. Это я к слову сказал.
— А нога, дедушка. Как же ты…? — Женька не договорил.
Мокеич сложил руки на груди крест-накрест.
— Вы только доверьтесь, только доверьтесь — не подведу. Нога у меня такая отроду, а в ходьбе ничего.