— Может, будет, — неуверенно сказал Игорь. Шезлонги стояли у края веранды, так что с них был виден большой кусок неба. На небе проступали все новые и новые звезды. — Если меня ранят, можно добраться и до Москвы. Сошел с санпоезда, и все. Ничего тебе не сделают.
Кроме них, на даче жили еще кот Николаша и Бичи. Николаша, собственно, жил не в доме и не во дворе. Он скитался по чужим садам, подвалам и сараям, а домой приходил только есть. Наташа звала его, ударяя ложкой по консервной банке. Стоило ей постучать так и покричать протяжно «Никола-а-а-а-ша! Никола-а-а-а-ша!», как откуда-нибудь из лопухов Николаша показывал свою бандитскую морду. Отвечая ей «мяк-мяк», Николаша шел к чашке. Хотя Николаша вечно был грязный, в колючках и репьях, вид у него не был голодающий. Он, наверно, жрал не только мышей и воробьев, но и цыплят. Николаша и молоко пил, не жмурясь от удовольствия, а зло дергая порванными в нескольких местах ушами. Потом он облизывал свои поломанные усы и морду, на которой у него были и старые, и свежие царапины. На чужих дворах ему, наверно, приходилось выдерживать трудные бои. Как сказала Наташа, этот кот жил у них на даче уже лет десять, оставался там и на зиму, и ничего ему не делалось.
— Я не могу сойти с санпоезда, — грустно сказал Андрей Николаевич.
А Бичи Игорь нашел в малиннике у забора. Она лежала там, боком прикрывая от дождя только что родившихся щенят. Бичи была похожа на пойнтера: такой же серой, с темным и светлым, раскраски, с такой же формой головы, с такой же короткой, плотно прилегающей шерстью. Но было в ней много и от дворняги. Для Бичи он сделал будку, а Наташа нашла на чердаке тряпки на подстилку. Бичи быстро сообразила, что к чему — не рычала, когда он переносил щенят — и забралась в будку, как будто там вечно и жила. «Бичи» придумала Наташа. Ей нравилось это резкое джеклондоновское имя.
Андрей Николаевич положил руку ему на плечо.
— Очень плохо, что ты уезжаешь.
Игорь и сам чувствовал, что это очень плохо.
— А что делать? Не могу же я не ехать.
— Что делать? — переспросил Андрей Николаевич — Ты хочешь остаться?
— Где остаться? Тут? Как останешься?
— Зачем «тут»? Можно придумать. Но если бы не Наташка… — Было ясно, что говорить это Андрею Николаевичу было просто противно.
Они говорили, не глядя друг на друга, отвратительный был этот разговор, но все дело было в Наташе.
— Я понимаю, но…
— Что «но»? — спросил Андрей Николаевич.
Игорь погасил в пепельнице папиросу и, не поднимая головы, спросил:
— А чего вы на меня сердитесь? Откуда я знал, что она ваша дочь? И что вы будете против?
— Вы там опять про политику? — крикнула Наташа из комнаты. — Про второй фронт?
— Я не сержусь, — тише сказал Андрей Николаевич. — Ты неправильно меня понял. Поздно сердиться. Пойдешь к нам?
— Она вас просила?
— Нет. Именно, что не просила. Словами не просила, а глазами — да. Глазами все время просит. Так пойдешь?
— И что у вас делать?
Наташа пронесла Бичи остатки ужина, и они ждали, когда она вернется.
— Найдем что. Может, тоже учить английский. Кое с каким уклоном, конечно. Там будет видно.
— Английский? — Игорь мысленно увидел учебники, как у Наташи, пластинки с текстами, и как он примерно в такой же компании, как в «Метрополе», и уже не хуже, чем все. Это ему понравилось.
— Нет. Не могу. Я обещал командиру корпуса. Что он подумает?
Андрей Николаевич быстро ответил:
— Мы ему сообщим. Это несложно.
— Все равно — не могу. Сейчас не могу.
Андрей Николаевич вдруг очень серьезно сказал:
— Жаль, что ты не можешь остаться. Честное слово, жаль. Работа у нас интересная, и ты бы, пожалуй, подошел. Разведка — это тоже война. Всегда война.
— Конечно, жаль, — согласился Игорь. — Но, когда человек не может… И потом с меня, между прочим, хватит одной войны.
Андрей Николаевич тяжело поднялся в мезонин, ступеньки под ним скрипели, и скрипели перила, потом открыл балкон и устанавливал телескоп, он любил смотреть на звездное небо. Как-то он им сказал: «Посмотришь полчаса на звезды, почувствуешь себя былинкой, и все заботы кажутся смешными. Небо — лучшее лекарство для души».
Никольская сидела с ними тоже недолго. Никольская за эти дни как-то пришла в себя. Она усиленно занималась порядком и чистотой. Вставая раньше всех, она целые дни терла, скребла, мыла, варила и стирала. Наташе было даже неудобно. Наташе, наоборот, хотелось бездельничать и вообще двигаться поменьше, но все-таки ей приходилось подключаться к хозяйственным делам: нельзя было весь день прятаться за чужую спину. Остановить же Никольскую было просто невозможно. Она вымыла и вычистила всю дачу — даже в кладовках навела такую чистоту, о какой там никогда и не мечталось.