Он все понял. Эта дура почтальонка, встретив Наташу, заговорила с ней о похоронке. Как это случилось, он не знал, но почтальонка проговорилась.
— Пойдем отсюда. — Он взял ее за руку. — Пойдем сейчас же. Ну! — Он завел ее в комнату, и там она упала на диван и плакала, пока не пришел отец, но, когда пришел отец, она тоже плакала.
Отец, став белым, сначала сидел около нее и гладил ее по волосам и плечам, но потом ушел к себе в кабинет, его стало надолго совсем не слышно, так что Игорь подумал, не случилось ли с ним чего. Игорь понимал, что он здесь сейчас совсем лишний, даже противный, потому что он в Москве, он живой, а их Колюшка убит, и Игорь ушел на бульвар. Он просидел там дотемна, все не решаясь вернуться. Когда он вернулся, дверь оказалась незапертой.
В большой комнате на углу стола была еда и выпивка. На стене висела фотокарточка Колюшки в рамке из полосы черного шелка. Овальное зеркало в передней было задернуто материей, вообще все зеркала, даже в ванной, были задернуты.
Какая-то несуетливая старуха подвела его к столу. Старуха потребовала:
— Помяни убиенного раба Николая. — Старушка налила ему большую рюмку коньяку, а себе только на донышко. — Ну… чокаться не полагается, царство ему небесное. Пусть отдыхает. И ждет нас.
От этого тоста у него мурашки поползли между лопаток.
Андрей Николаевич вышел из кабинета очень пьяным и старым. От его выправки ничего не осталось, а рубаха была расстегнута до пояса. Одной рукой Андрей Николаевич тер сердце, в другой у него был чайный стакан с коньяком. Андрей Николаевич то закрывал, то открывал глаза, рассматривая его сверху, как бы вспоминая, кто это сидит и ест. Игорь отложил вилку. Андрей Николаевич взял эту пилку, ткнул в ветчину, выпил коньяк и стал механически жевать.
— Почему молчал? Не хватило пороха?
Как будто это было просто: взять и сказать, что вот пришла похоронка на вашего сына, как будто это было легко, взять и испортить этим людям радость, как будто это ничего не стоило двумя словами убить черт знает на сколько и улыбки, и смех, которые жили в этом доме. Как будто это было легко! Как будто он жалел себя, а не их!
— Да, не хватило.
Андрей Николаевич по-прежнему моргал, сосредоточенно рассматривая пустой стакан.
— Врешь ты. Напейся и можешь спать. Если не хочешь напиваться, ложись просто так.
Напиваться ему не хотелось, и он лег так.
Наташа разбудила его утром. Отглаженное солдатское обмундирование висело на спинке стула. Возле выстиранного и тоже отглаженного вещмешка стояли две бутылки, пачка кофе, несколько кульков и свертков. Рядом с его документами лежали плоские часы с черным циферблатом и светящимися стрелками.
— Чтобы ты помнил обо мне, — объяснила Наташа. — Каждый раз, когда ты будешь смотреть время, вспомни.
Он хотел отказаться, но она даже не дала ему говорить.
У них было часа два времени. Конечно, за завтраком никто ничего не ел, Андрей Николаевич пил черный кофе чашку за чашкой. Андрей Николаевич был побрит, от него вчерашнего, пьяного, остались лишь мешки под глазами. Он был в чистой сорочке и темном галстуке. Он был почти тот же, что и до вчера. Только старее.
Наташа тоже была в темном: в глухом платье. Черная лента, туго стягивающая над лбом волосы, подчеркивала, каким бледным было лицо.
Наташа сказала:
— Ты пиши.
— Хорошо.
— Напиши, как только приедешь.
— Хорошо.
— У тебя есть конверты и бумага?
— Есть.
— Возьми авторучку.
— Хорошо.
— Ты ешь, тебе перед дорогой надо поесть.
— Я ем. — Он тоже не хотел есть, но ел, чтобы ничего не надо было говорить. Когда у человека полный рот, с него не спросишь разговоров.
Андрей Николаевич налил рюмки.
— По-русски это называется «посошок». Мы люди русские.
— Брик-брак! — крикнул Перно.
Они вздрогнули.
Наташа, положив ладони на край стола, смотрела между ними, как будто между ладонями было кроме скатерти еще что-то.
— Почему все так? Почему Колюшка?.. Почему мы должны разлучаться? Почему? Почему? Будь проклята эта жизнь!
Он как раз прожевал, проглотил и мог ответить:
— Будь проклята война.
Андрей Николаевич налил еще по рюмке. Рука у Андрея Николаевича дрожала, но он старался не пролить и наливал не по полной. Андрей Николаевич сходил на кухню, сварил новый кофе и, расставляя чашки, вздохнул, но тут же стиснул челюсти.
— Будь проклята жизнь, в которой есть война.
Пока Андрей Николаевич ходил на кухню, пока он ел, пока они так говорили и после того, как и Наташа выпила, она все держала ладони на краю стола и все смотрела между ними.