— Да? — переспросил он. — Ты спал осенью в окопах? Неделями? Спал на снегу всю зиму? Нет? Тогда заткнись.
Шофер хлопнул его по плечу.
— Брось, не заводись: это я так. Всем хорошо. — Он прикурил, лег на спину, положил ногу на ногу, на барский манер, и пустил длинную струю дыма. — Будь моя воля, я бы после войны присудил Гитлеру так: привязать под зад противотанковую мину, провести шнур через все города и деревни, где были фрицы, а конец вывести у Москвы, к самой восточной точке, куда они дошли, и поджечь, и чтобы каждый мог видеть, как огонь идет по шнуру. Хорош приговор?
— Хорош, — сказал он. — Обсудите его на политзанятиях.
Шофер засмеялся.
— Обсуждали.
— Ну и что?
— Да ничего. Теперь, как увидит кто из ребят противотанковую мину, так кричит: «Согласен! Бери, пригодится под Гитлера!»
— И ты подзапасся?
— Нет, ну ее к черту. Откуда знаешь, что у нее в кишках. Еще как шваркнет, так только — фью. И от машины и от тебя, — шофер показал руками, какое это будет «фью», — а я хочу дожить до победы.
— А, — сказал Игорь и подумал впервые: «Я тоже хочу дожить до победы», и спросил: — Не знаешь, где 9-й корпус? Я из 71-й бригады.
Шофер потянулся так, что затрещали суставы, и сел.
— Позавчера вам кончили возить. Корпус в Лесках, а где бригада — не знаю. Там спросишь.
— До корпуса не по пути?
— Нет. Нам сюда, а тебе — туда. — Он показал рукой «сюда» и «туда».
— До Лесков далеко?
Шофер прищурил глаз, считая:
— … Третья, четвертая… Пятая, кажется, деревня. Выйдешь из леса — держи все на юг. Понял?
— Понял.
Шофер слез с машины и открыл дверцу кабины.
— Отстал, что ли?
— Нет. Из тыла.
— Из тыла? Ну как там?
Он тоже слез и, пока слезал, вспомнил, что видел в тылу.
— Всяко.
Шофер кивнул.
— Это я знаю: кому война, а кому и мать родна. А так, вообще, — голода нет?
На этот вопрос ответить было легче.
— Нет. Карточки. У каждого — норма. Зависит от того, где и кем работаешь.
— Понятно, — сказал шофер. — Норма есть норма, но кто до войны жил крепче, тому и на норме легче. — Он достал из кабины мыло в тряпочке и полотенце. — Не видел, чтобы на улицах помирали? Как в Ленинграде.
— Как в Ленинграде? — переспросил он. — Нет. Чего нет, того нет.
— Пойдем, ополоснемся, — предложил шофер.
У родника, стянув гимнастерку вместе с майкой, шофер намылился до того, что на шее и на плечах у него дулись пузыри. Он крякал, обливаясь, а потом бешено растерся полотенцем.
— Благодать, а?
— Ага, — согласился Игорь.
Шофер завернул мыло в тряпочку и туго подпоясался.
— Говоришь, проехал Курскую, все до Москвы и был в Москве?
— И в Калязине.
— Слышал, тверской городишко. На Волге.
— Ты не оттуда?
— Нет. Я ниоткуда, я детдомовский.
— А, — сказал Игорь.
Шофер засмеялся.
— Ниоткуда и отовсюда. Вся земля родина. Согласен?
— Согласен! — крикнули от костра. — Хватит мыться: сорока унесет! Иди горох есть!
— Иду! — крикнул в ответ шофер. — Будешь горох? У нас его навалом: давеча при разгрузке уронили, стервецы, ящик. Так что рубанем по котелочку?
Он подумал, что впереди у него еще целые кухни супа-пюре горохового и отказался.
— Нет. Сегодня я без гороха.
— Как знаешь, — сказал шофер. — А зря.
Свежеумытый, он сиял и был похож на старшего брата Женьки — то же малокровное лицо, голубые глаза под белесыми ресницами, льняные волосы над невысоким лбом, большой рот с неяркими губами и круглый женский подбородок.
Позавтракав рыбными консервами, хлебом и чаем, Игорь проверил шмайсер и вставил магазин.
До дороги можно было пройти по опушке. Опушку хорошо прогревало солнце и продувало ветром, и прошлогодняя хвоя сухо хрустела под ногами. По хвое лазили козявки и жуки, и быстро перебегали ящерицы. Вдоль опушки полосой рос молодняк. Низкие, по пояс, сосенки стояли в своих гнездах на ровном удалении друг от друга. Сосенки были пушисто-колючими и клейкими от смолы. Война обошла их стороной: на полосе не было ни одной воронки, ни одного окопа. Сосенки тянулись вверх дружно, но, хотя солнце светило им пока одинаково, уже сейчас можно было заметить, что одни отстают, а другие перегоняют, к корням разно поступали земляные соки, да и в каждом семени отроду была заложена разница. С годами эта разница станет ощутимей — одни сосны вытянутся, наберут силы и, разбросав ветки, отнимут свет у тех, что отстали, и слабые деревья будут чахнуть в их тени.