Полоса кончалась у дороги. Дорога была старой, довоенной, у канав тянулись тропинки с подорожниками. Тропинки были утоптаны, не пыльные, и идти по ним было просто удовольствие. Шмайсер привычно оттягивал правое плечо, привычно тепло было под вещмешком, и привычно торжественно плыли рядом по одну сторону лес, а по другую поля. Ноги не торопясь меняли друг друга: толчок — опора, толчок — опора, раз-два, раз-два, раз-два. От куста до репейника, от него до смятой консервной банки, от нее к ромашкам, от них к вон тому бугру… Раз-два, раз-два…
Он шел и курил, или грыз соломинку и смотрел перед собой и вправо, на запад. На восток отсюда смотреть было бесполезно.
До второй деревни оставалось полчаса ходу, когда с запада, все нарастая, долетел рев. Прямо на него, но еще далеко, летели два самолета. Они летели странно: один совсем низко, хоть кидай в него камнем, другой над ним и на корпус сзади. Определить, чьи они, было не так-то просто, потому что солнце уже садилось и било в глаза, и он рывком перебежал к мосту, спрыгнул на берег ручья и, встав на колено, вскинул автомат. Земля у ручья была мягкая, колено ушло в нее глубоко, до воды.
Самолеты еще не долетели на выстрел, когда через прицел он угадал в них ИЛы. Они прошли близко — сразу за мостом, и он увидел, что один ИЛ здорово потрепан. Особенно досталось хвосту — рулям глубины и килю. Как раз по основанию верхнего луча звезды киль был срезан, наверно, из крупнокалиберного пулемета, отстрелянный кусок его самолет тащил на тросе как трепещущую зеленую картонку с красным углом. Звезда без верхнего луча на киле выглядела нелепо, безголовой, но и без этого луча она была звездой, опознавательным знаком своих.
Крыльям тоже попало — снизу ему были видны дыры в них и искореженная обшивка. Просто чудо, как крылья опирались на воздух: воздух проходил через них, как вода через решето.
Мотор этого ИЛа ревел до звона, видно, летчик держал его на пределе, но самолет все-таки снижался, будто скользил по нитке, привязанной одним концом к земле.
Уже вдогонку он мысленно крикнул летчику: «Давай! Давай!» и стиснул рукоятку шмайсера, словно помогая ему жать на рычаг газа. Потом он встал, чтобы лучше видеть, как самолеты уйдут за лес, и постоял, наклонив голову. Он услышал взрыв, когда самолет врезался в лес, и взрыв отдался у него в сердце. Еще несколько секунд гудел самолет, который прикрывал товарища, — летчик прощался с ним, кружась, но скоро гул, затихая, погас.
У него не мелькнула мысль, почему летчик вовремя не прыгнул с парашютом? Он знал: раз летчик не прыгнул, значит, сделать этого было нельзя — летчик мог быть ранен, или его машину расстреляли так низко, что парашют был бесполезен, и летчик тянул к своим и немного не дотянул, да и колпак на кабине могло заклинить, и летчик не смог его открыть — да мало ли что могло быть, и что было в войну с летчиками, как и с танкистами, и с пехотинцами, и с саперами, и со всеми, кто был на войне?
Брюки на левом колене промокли. Он захватил это место брюк обеими руками и, скручивая, отжал воду.
На дороге, разрядив и поставив шмайсер на предохранитель, он снова повесил его на плечо и пошел к деревне.
У околицы, возле длинной колоды, куда артиллеристы наливали из колодца воду, чтобы напоить лошадей, стояли сержант и двое солдат в фуражках с красными околышами и синим верхом, вооруженные винтовками образца 1891 года. Эти винтовки были в ходу еще в русско-японскую войну. В них вмещалось пять патронов, а длинный штык делал их неудобными в отчаянной сутолоке окопного боя или короткой стычке на этажах разрушенного здания — автоматная очередь в три пули доставала там вернее и дальше любого штыка. Эти ископаемые винтовки старые солдаты называли дудорагами и на переднем крае старались избавиться от них и раздобыть автомат, свой или хотя бы трофейный. В армии автоматов не хватало, и дудораг было много и на фронте, а тыловые части были вооружены только ими.
По фуражке и дудорагам он догадался, с кем имеет дело, но сержант его заметил, и он пошел, не сворачивая, к колодцу. Сержант и солдаты, делая вид, что не торопятся, подошли, когда он пил. Он держал ведро на весу, отчего шмайсер у него съехал на локоть и покачивался кружась.
— Как водичка? — спросил сержант.
Он отнял ведро от губ и, отдышавшись, ответил:
— Зубы ломит. Будешь пить?
— Нет.
Они не понравились друг другу, это было понятно сразу. Сержант щупал его кабаньими глазками, а он старался особенно не усмехаться.